рабов, где властвовал технократический уклад, превратят в Новый Рим человеческое царство. Пустыни праха, реки крови обесценят телесную жизнь и придадут ей духовные смыслы.
Бландери ВЦ 3
Близкие вспоминали меня среди кожистых безлистных деревьев. Дух уже не поддерживал тела типа Бландери ВЦ 3. Тысячи чувствовавших на свой манер двойников покидали погребальную платформу. Саркофаг покоился на мыслях океана, поднимая градус бродившего творческого начала. Нежный ультрафиолет нащупал черноту льда. Это была Земля, сковывавшая меня в жесткий корсет. Зонды задушили, заперли свет звездных лучей. Капсулированное сознание проснулось в эллипсоидном теле с бронзовыми антеннами. Мне предстояло иметь дело с одомашненным животным космоса — человеком.
На стекловидной паутине покачивалась подсветка из пыльцы герани, одуванчика. Уставшие морские звезды возводили в бессмертные перлы песок, маркируя пространство. Прячась в стружках туалетной бумаги, я был вдохновленным открывателем, поэтом. Микрогрибки будоражили начинку крохотных созданий, росяные пузырьки безропотных куколок раскрывались внутренним свечением. В кончике шариковой ручки, в мозаике высушенного старостью глаза вши, в капельке яда пчелиного жала, в бархатных лентах крыла бабочки я находил добротность Солнечной системы.
Я был человеком и волок за собой крылья, упорно продираясь сквозь подушку жидкого воздуха. Наниты смешивали во мне антидоты для усвоения человеческой стати, потоки группового сознания людей собирались в плеяды. Любовь не зашевелилась во мне с приходом самки, в усах гудело людское небо, кристаллы слов описывали сакральные фигуры. Жившие слоями прусаки подъедали своих соседей, пока солнце, скрученное в спираль, не раскроило их хитиновые доспехи. Потрясенный собственным откровением день замер, впуская крылатось душ в дыхальца и воздуховоды.
Окуренный расслоенным воплем дымоход, искал концы раковой хорды. Она глушила огненные прожилки умирающих листьев, флуоресцирующие личинки клопов, разжижая мою сердцевидную голову в ревущем море кофеина. Я прозревал через внутренний свет, духовные спины серебрили лунным металлом ленту времени. Не нужно было верить в того, чьи поля расширили сжатый слайд моей жизни до уровня киноленты. Пережитые кадры были «тёмными лошадками» в забеге моих мыслей, следя за мной сквозь узкую щель фотофиниша.
Я, Бландери ВЦ3, генерировал воображаемой головой встречный поток любви как единственно принятый смысл своего существования. Я сползал к горизонту незабудкового поля, щекоча безусую пустоту ядовитым плющом, жгучей крапивой. Я предчувствовал влюбленность как оглушительную страсть цветка уже завладевшего мной в момент прикосновения. Полевые тона разворачивались в индивидуальное пространство моего радужного диска.
Я вытаскивал из вакуума затертые нули энергопакетов. Мир, видимый через женщин, нес силу характера добродетелей. Они парашютировали с недосягаемых Астр, истончались до складок моего мироощущения, разгибали дугу будущего пространства верой в меня сегодняшнего. Агрегации наших цветков, их распыленные споры сознания неслись то к сокрушительному синему, то к созидательному желтому.
В серых, поглотивших меня облаках, я подпитывался чувственностью одной женщины, прожилкой одного со мной цвета. Она транслитерировала меня из первозданной пыли. Наши нейронные связи были фрактальной Вселенной, «вложенными друг в друга» поверхностями. Мы соприкасались вихрами своих усов, взаимопроникали в туманности наших глаз. Я, Бландери ВЦ 3, обретал свое успокоение.
Миссьон, пасьон, гравитасьон
Я вошёл в тета — состояние, словив ключевым словом «транс»— акустическую рифму дилижанс. Французский подразумевал «проворный экипаж». Поисковое облако трехмерной записывающей системы вакуума выдало электромагнитный шум Устава Российского Пажеского Экипажа от 1870 года. Свод оговаривал безракетную транспортировку космических грузов. Экипаж, инструктаж, кураж, пилотаж — эти искусственные слова с мощной аффрикатой на конце сорвали мои пробки в Кресте Стихий, вынудили сжать штурвал. Вибрации чисел Марса и Венеры, Сатурна и Луны, Урана и Солнца впускали меня в расширение надземного купола. И я увидел манную чашу Земли с не нанесенными на карту материками, ледяными краями, и я подумал о пролётке, драндулете, колымаге-вимане — частностях пережитого опыта воздухоплавания.
Оставшиеся в технических кулуарах купола земляне развернули смотровые площадки под пластиком звезд. Свет солнечных корон пасовал перед темной материей. Незримая пыль простойного времени болела гравитационной усталостью, разжимая тески Вселенной стоном и рокотом. Четыре пульсара, служившие маркерами звездного неба, оказались на деле обыкновенными маячками орбитального космодрома. Мой дилижанс встал на швартовы усилием механической бандуры приёмщика.
Я поправил васильковый, олицетворявший мой мир галстук и прошел в зал торжеств Планетария. В световом туннеле я наслаждался невестой. Её участливая душа предпочла меня. Я торопливо нёс её легкую кость в отсек для молодоженов, подгоняемый приходом непрошенного завтра, боясь упустить краеугольное, остыть, утратить связи в зигзагах времени. Проникая в неё надругательски глубоко, я приручал неопытное тело.
Иноматериальноть запомнила частоты вращения наших клеток, совместила координаты младенческих миров, проинспектировала маршрутные листы, изменив их исходные коды. Обоюдный, положительный оргон из углеродных слоев нанизывался на пропитанное желаньями канопе, он и был частью нашей видимости, собираясь лохмотьями в определенную форму. Мышцы кричали от сокращений.
Правители не допускали расового смешения, но мы имели достаточно ресурсов для зачатия и воспитания первенца. Моя подавленная дикарка не заправляла корабли, не чистила ангары, а отсиживалась в котацу, готовя себя для чего-то большего. Досада от отсутствия места под столом, условий для родов прерывала мой короткометражный сон.
В тумане вечного рассвета на пиках материализовавшихся гор лежал, взявшийся ниоткуда снег. В брошированных стволах деревьев бродила химия коллекционных вин. Мне послышался Joe Dassin, Le jardin du luxembourg. Мелодия ждала меня у потайной калитки. Реальность уготовила мне пике подросшего сына, его ховербайк влетел через сферическую крышу. Если «нуль» в двоичном коде вселенной означал физическую нереализованность, имевшего право на существование, то «единицей» была моя вторая половина. Не тревожа меня, она собирала из кубиков трёхмерный кластер, отстраивая увиденное моими глазами. Я погнался за своей копией по винтовой лестнице. Сын был частью моего организма, Земля была составляющей любой матричной структуры, повторяясь сгенерированным веществом в каждой вселенной. Смущенный своим счастьем, я прилёг с бокалом Каберне Совиньон.
Спазмом сосудов организм ответил на курение в корабле. Затягивался плечистый, красиво лысевший добряк. Сердце трепетало от высококлассного пилотажа, я был ценным грузом для своего сына. Материализация опережала половые признаки. Мы садились на мужскую планету. Сын привел меня на площадь Победителей. Я размяк не от вида воинственного Марса, подпиравшего шар Атласа. Нефритовый папаша, поднимал в небо новорожденное чадо. Мужчина ненадолго становился здесь отцом, чтобы воздать им недополученное. Мы свернули на улицу Мира. Мимоза оживляла мою угловую квартиру. Сын включил фильмоскоп, открыв позабытый портал белою простынёю. Я вспомнил лицо своего папы, опрокинул залпом за отечество, отцовство. Пережитое оказалось мертвой зоной для симулятора жизни, оно лишило меня восприятия времени. Дряблая рука сына увела в
