заглянул театрал с букетом для пущего эффекту. Его наружность — это АВ. Предположим, АB и есть твои предпочтительные черты: нос-курнос, подбородок-самородок. Однако про его нутро ты, Грушенька, ни сном, ни духом. Твой внутренний голос толкует: коль в нем имеется прелестные АВ, значится, ему полагается и добродетель С.
— А теперь вообрази! Его образ — это ABQ и Q- не то, что ты вымаливала ночами. Чтобы не попасть курой во щи, надобно интуицию развивать.
— Это как у Коня Доила? — оживилась она.
— Чтобы читать по глазам, надобно чувствовать людей. Чтобы чувствовать людей, нужно личностью быть, а не провинциальной барышней, поджидающей своего случая. Наконец, чтобы быть личностью, надобно, перестать читать истории Конан Дойля и сделать вот так!
Я принял положение. Груня устроилась в точности так.
— А теперь выгони мысли, забудь о том, кто ты есть. Сейчас ты слышишь журчание реки, глиссируешь по ее барашкам. Это не просто река, это поток времени.
Все последующие дни мы уединялись с Енисеем, внимали ходу его мыслей. Я устроил для нее ангажемент в театре у антрепренера Брагина. Облаченная в шинель Груня мотыляла по мостовым, шелестела в сквозняках Калинкиного моста, сердешно взывая: Башмачкин, Башмачкин! Я был единственным ее почитателем, ко мне взывала открывшаяся в ней женщина. Она не была собой, а той одушевленной поношенной шинелью с робкой претензией на принадлежность к своему хозяину.
Я вышел прочь, проверил зарядку на приборе, готовясь соединиться с Груней. К серединке девяностых годов ХХ столетья отечественное искусство дожидалось хозяина в казенном схроне. Заслуженная артистка советского союза Аграфена Семенова посетила свою первую гримерку, поговорила с повзрослевшими призраками улиц. Я уверенно шел ей навстречу подобно тому, как она выстраивала путь ко мне все эти годы. Я обнял ее сзади, прикрыл её глаза ладонью. Мы возвращались на другой берег, подхваченные рекой времени.
