— Нет… нет… рассказывайте. Я вас слушаю, — отвечал я, хотя, честно сказать, слушал уже Евгения Павловича сквозь дрему. Коньяк, ход поезда, история, в которой не было пока ничего интересного, сильно укачали меня и подвигли ко сну.
— Ну, тогда, с вашего позволения, я продолжу, — сказал Евгений Павлович и хотел продолжать, но тут ему помешали.
Открылась дверь купе, вошел проводник, поглядел на нас, на пустые полки, буркнул что-то невнятное и вышел.
— Ну и что ж? — спросил я.
В ответ мне со стороны Евгения Павловича была тишина. Я открыл глаза, и дрема моя мигом пропала.
— Что с вами? — воскликнул я, пораженный видом моего соседа. Глаза его дико и напряженно глядели на дверь купе, рот оскалился совершенно безумной улыбкой.
«Припадочный, что ли?» — подумал я.
— Вы видели? — резко спросил меня Евгений Павлович.
— Что вы имеете в виду? — спросил я осторожно.
— У проводника тельняшка. Вы заметили?
— Так что ж? Что в этом удивительного?
— А лицо его! Видели? Глаза какие! Видели?
— Обыкновенное лицо. В меру розовое… Как у всех выпивающих… Да что с вами такое?
— Да не розовое оно, фиолетовое! А слышали, что он сказал?
— Ну, что-то вроде: «положить еще двух…» Наверное, в Конотопе к нам подселят еще двух пассажиров.
— Вот! — крикнул Евгений Павлович. — Только не «положить», а «положи на место». Это он мне сказал.
«Да он сумасшедший, — подумал я. — Ну и вечерок… Поезд сумасшедший, сосед сумасшедший…»
— Я знаю, что вы сейчас обо мне думаете, — сказал Евгений Павлович. — Вы думаете, что я сумасшедший.
— Ну, что вы!
— Но погодите так думать. Я вам сейчас расскажу… Кстати, когда вы садились в вагон, у вас билет забирал этот проводник?
— Нет, кажется… — сказал я вспомнив, что и правда не этот проводник меня встречал. — Ну, и что? Поменялись…
— Именно так — поменялись! Давайте еще выпьем.
Мы выпили. Евгений Павлович после коньяку ободрился, перестал глядеть испуганно на дверь и даже сказал:
— А может, я и в самом деле с ума сошел… Мерещится всякое… Так вам в проводнике ничего странного не увиделось?
— Абсолютно ничего… Обыкновенный проводник.
— Может быть, окажется, что вы правы. Это всему виной история, случившаяся со мной летом на заброшенной даче. Но, знаете, много, очень много там было странного и необъяснимого. Да вот, хотя бы, как вы объясните такой факт: стоит дом, никто в нем не живет, никто его не сторожит, но все окна в доме целы. Как вы это объясните?
— Что ж тут удивительного? Бывает…
— Думаете, бывает? А бывает такое, что в доме есть старинные, хорошие вещи, книги, в доме никто не живет месяцами и никто его не сторожит, но все вещи и книги целы?
— Это уже маловероятно, — согласился я.
— Вот это мне тоже сразу показалось загадочным. Как и то, что все эти вещи и книги моя знакомая держала на даче, а не перевезла их на квартиру. Правда, вещей этих и книг было немного, и, судя по всему, это были какие-то остатки, но остатки, имеющие несомненную антикварную ценность. И никто на них не позарился. Можете вы это объяснить?
— Не могу, — сознался я.
— На той половине, где поселился я, было четыре комнаты. В одной из них кучей лежала всякая рухлядь, другая была совершенно пустая, только пыль ковром расстилалась по полу, это была очень светлая комната с большими окнами, глядящими на кусты сирени; третья представляла из себя нечто вроде столовой, тут стоял большой обеденный стол, несколько стульев, буфет с кое-какой посудой, на полу у стенки лежала большая фарфоровая люстра. Я из любопытства взял посмотреть тарелки в буфете, они были Гарднеровского завода. Поселился я в последней комнате, угловой, с выходом в фонарь-башенку, откуда можно было видеть панораму всего дачного поселка. Бог знает, что наблюдал из этой башенки первый обитатель дома…
Эта угловая комната отличалась от всех прочих комнат своими окнами. Они были квадратные, маленькие, вырезанные чуть ли не под потолком. И еще отличалась комната дверью: тяжелой, обитой железным листом с двух сторон. Запиралась она изнутри на огромный кованый засов. В комнате стояли диван, обтянутый полосатым кретоном, который лопнул и протерся во многих местах, ясеневый кабинет с недостающими ящичками, четырехдверный шкаф из ясеня же, с интарсиями другого дерева по дверцам. Все эти вещи в доме были старинные, несомненно оставшиеся от какой-то первоначальной обстановки, неизвестно по какой причине не разделившие судьбу остальных предметов этой обстановки.
Кроме четырех комнат имелась еще кухня, из которой устроены были ходы на чердак и в подвал. Я слазил в первый же день в оба места. Надо сказать, что жилище это мне, несмотря на некоторые странности, понравилось чрезвычайно. И запущенный сад, и старинные вещи, и огромный пыльный чердак, где я нашел связки старых газет, множество колбочек, скляночек, ящичков с химикалиями — видно, какой-то жилец дома был учителем химии… все мне нравилось. В углу чердака, наверное для пожарных целей, стоял деревянный ящик с песком.
А в подвале я не нашел ничего, кроме большого железного сейфа, лежащего плашмя у задней стенки. Крышка его была без ручки и без замка, я попробовал ее из любопытства поднять ломиком, но ничего у меня не получилось. Дверь в подвал тоже была железная, закрывалась она засовом со стороны кухни.
Только первый день в этом доме я прожил тихо и спокойно, а потом начались всякие
