смотрел на город, не увидит ли там какого-нибудь удивительного явления, потом снова на мальчика, потом пожимал плечами и шёл дальше. Не одна женщина задерживалась дольше, вздыхала, а уходя, поворачивала голову назад, посмотреть, молится ли он ещё. Он молился и плакал по-прежнему.
Две торговки выехали за город, чтобы найти дешёвый товар, коий был им нужен для лавки. На самом деле, тогдашние правила запрещали выскакивать так на дороги и выкупать продукты, но когда же слушают распоряжения? Люди всегда из них выкрутятся, объясняя то тем, то этим, а есть даже что-то приятное в нарушении приказа, в страхе, что выгонят в шею и в победе над трудностями и опасностями. Этого, вероятно, не ищут торговки за городом, но имеются такие, которых и это гонит.
Наши две торговки, пани Марцинова и пани Янова, шли, по дороге покупали у прохожим яйца и масло, уже даже у той и другой их было много в фартуках, когда увидели мальчика, который ещё стоял на коленях и молился со сложенными руками.
— Смотрите-ка.
— Несут яйца?
— Эй! Что мне там ваши яйца! А вот там на холме кто-то стоит на коленях и молится.
— Хо! А где?
— Вон, справа.
— А! Чёрт! Правда! А вот и старая баба несёт горшок, наверное, с маслом.
— Глянь-ка на этого премилого мальчика. Иисус, какой красивый, бедняга! Ей-Богу, ангелочек, только крыльев не хватает!
— А вот яйца, пани Марцинова.
— Чёрт бы их взял! Смотрите-ка, он чего-то так молится, а на его глазах блестят слёзы?
— Кто его знает! Пойдём лучше к маслу.
— Глядите-ка…
— Пойдёмте торговаться…
— Потому что вы, кума, не обращаете внимания…
— Молится, молится; пусть Бог даст ему всего хорошего, а мы к яйцам и маслу, а то подойдёт кто-нибудь… или…
— Ваша милость, кума, ангелочек…
— Не хотите?
— Торгуйтесь сами!
— Тогда помогите же мне.
— Ага, сейчас! Подойду и погляжу, ведь он плачет, нужно расспросить, посмотреть, может, его кто обидел.
— За своим бы следили и смотрели, из чего хлеб едите.
Обе кумы пожали плечами, и пани Марцинова подошла к мальчику, а пани Янова направилась к горшкам с маслом и коробкам с яйцами.
— Добрый день, хлопчик! День добрый! — воскликнула она, качая головой и поднимая её вверх.
Мальчик не думал, что это приветствие может относиться к нему и даже не оглянулся.
— Смотрите, так замолился, что не слышит!
И она повторила своё:
— День добрый, дорогой!
В эти минуты молитва окончилась, мальчик упал на пожелтевшую траву и, как бы колебался, как бы боялся идти дальше, опёршись на руки, неподвижно сидел. Он всё-таки услышал приветствие и медленно, из любопытства, повернул голову и заплаканные глаза. Встретился с любопытным взглядом достойной пани Марциновой, красное, светящееся здоровьем лицо которой было обращено наверх. Но ещё не убедился, что услышанный голос относился к нему.
Таким образом, любопытной торговке пришлось поздороваться с ним в третий раз…
— День добрый тебе, хлопчик!
— День добрый, мать, — ответил тихо путешественник и, стыдясь, снова закрыл ладонью лицо.
— Что же ты так молился, а, видимо, и поплакивал? Гм?
— Знает ли человек, откуда к нему плач и молитва приходят? Их Бог даёт, — сказал мальчик.
Марцинова покачала головой: какой умный, говорит как ксендз.
— Вы издалека? — спросила она громко.
— О! Издалека, матушка!
— И, наверно, в наш Краков?
— А куда же, мать?
— С вами, должно быть, кого-нибудь ещё?
— Господь Бог.
Марцинова по-прежнему кивала головой.
— Ой! И так ты один пришёл прямо сюда! Милый Пане Иисус! Один!
— Разное бывало, матушка, по большей части один.
— Наверняка у тебя есть рекомендация к кому-нибудь или письмо, или родственники?
— Ничего, ничего… никого… Божья опека и людское милосердие.
— Ой! Ой! Как же это, бедняжечка! — воскликнула Марцинова, хлопая в ладоши. — Господи Иисуси, издалека! Один, на человеческую милость, на Божью опеку! И не боялся так идти?
— А чего мне бояться?
— Разбойников, случайностей… Бог знает, — добавила она, крестясь, — злого духа.
— Что же с меня взяли бы разбойники? От злого духа есть крест, на злой случай — ангел-хранитель.
— Даже приятно слушать, такой разумный ребёнок… А что же думаешь делать в Кракове?
— Не знаю… и поэтому вы видели, что я плачу; потому что, когда этот Краков, о котором я мечтал, на который вся надежда, уже близко, то меня такой страх берёт, такой страх, мать…
И он снова заплакал.
— Не бойся, дитя моё! Кто с Богом — Бог с ним! Ангелы Господни с тобой, мой дорогой… не оставит тебя Матерь Божья, опекунша сирот и бедных; Краков большой, в нём милосердия довольно и хлеба достаточно!
— Дай Боже, чтобы слова ваши были для меня добрым знамением, мать… благослови вас за них Бог!
— Не за что, друг мой, не за что! Ты, быть может, не ел? — спросила она живо.
— У меня есть ещё кусочек хлеба…
— Добавьте к нему, дитя моё, кусочек сыра.
— Нет денег.
— А кто тебя о них просит? Это мне позже отдашь, когда приуспеешь в городе! Найдёшь Марцинову в ларьке на рынке, первая будка скраю, окрашена в зелёный цвет, на колёсах, на крыше красный петух. Узнаешь! А если тебе не хватит хлеба, то приходи завтра ко мне, приходи, дорогой, всегда ложку еды найдёшь.
Мальчик поцеловал руку, которая, дрожа, протянула ему белый кусочек сыра, и слёзы, но радости, заблестели в его глазах.
— Благослови вас Бог за это, добрая, милостивая женщина! — воскликнул он. — Я не родился нищим, а то бы руку к людям вытянул… Бог так хотел, да будет воля Его. О! Никогда не забуду вашей милостыни и буду за вас Бога молить! Теперь, после ваших слов, более смелый и весёлый я войду в Краков.
Но пани Марцинова, которой кума давно кричала, ушла уже, отдав сыр, и сильно возбуждалась, перекупая горшочек масла. Мальчик тем временем надел ботинки, застегнул одежду, потряс волосы, запутавшиеся на плечах, и, откусывая кусочек сыра, взял посох и двинулся к городу.
Но сердце его так билось, что голода он не чувствовал; он спрятал сыр и, устремив глаза на столицу, предместье которой было полно шуму и суеты воскресного торга, шёл дальше, не спеша, оглядываясь, уступая и следя за дорожками под домами.
Боже мой, каким тут всё казалось ему дивным, великим, почти страшным и чудесным! Он глядел на здания, на людей, останавливался, поглядывая в сторону голосов, что казались ему дракой. Воскресные колокола оглушали его, городской шум беспокоил. Он наткнулся на открытые двери костёла и, стягивая шапочку, вошёл.
Утренняя месса в костёле Девы Марии как раз начиналась и перед главный
