Красную площадь. Вошел во двор Покровского собора, обошел храм: удивительны низкие полукруглые своды каменных древних русских храмов. На горке выщербленных, выеденных дождями каменных ядер сидит женщина в чем-то похожем на монашескую рясу. Принял ее было за молящуюся монахиню, а потом гляжу — нет, красится. Подошел к дверям с обратной стороны храма — так сладко пахнуло ладаном. А службы нет, говорят — музей.
В Александровском саду — сотни ворон. На деревьях, на траве, на асфальте. Огромные черные клювы, чуть загнутые; грязные, неопрятные перья; летают стремительно, кар каютку грожающе — хищные птицы хищного города.
А у выхода из сада случайно заметил вороненка: сидит в траве, довольно крупненький, ворочает головой, трогательно беспомощный и неловкий, как все птенцы, выпавшие раньше времени из гнезда, разевает свой хищный клювик и слабо и даже как-то мелодично каркает. Меня удивили ярко-фиолетовые, горящие пятна по бокам его головы, чуть выше клюва. Странной мне показалась прежде всего яркость этих пятен, а потом — то, что пятна то исчезали, то появлялись снова. Уже немного смеркалось, так что я не совсем хорошо видел.
Чтобы рассмотреть, мне пришлось подойти к вороненку ближе; он не испугался меня. Он меня не видел. Не мог видеть, потому что был слепым. Эти яркие фиолетовые пятна оказались бельмами.
Временами центр Москвы принимает совершенно роскошные очертания. Например, гостиница «Метрополь». Это и красиво, и богато, и стильно, и дорого, и даже чисто, что совсем большая редкость. Подземный гараж, рестораны, бары, надписи на английском и русском языках, все как у людей, антикварные лавки — и казино. Для совсем богатых людей. Толстые стекла, это сразу бросилось в глаза. Штор — две пары. Те, что идут вторым рядом, закрывают окна наглухо, сверху донизу. Первые висят пониже, закрывают стекло на две трети. Это бронированные шторы. Шторы-бронежилеты. Я бы не удивился, если бы за этими двумя шторами оказались еще и мешки с песком.
Москва на осадном положении, ее осадили бандиты. Одни бандиты ходят в казино, другие стреляют в них с улицы сквозь стекла. Рай. Каждому свое развлечение.
Наступают грозные сумерки, над Москвой снова стоит дождь.
4
16.06
Я познакомился с Лизой случайно, она села рядом со мной на скамейку в Александровском саду. Я долго не обращал на нее внимания, а потом оглянулся: крупные, но очень изящные черты лица, хорошие волосы, светло-коричневые, густые; резкие очертания короткой несимметричной стрижки. Порывом ветра приподняло ее короткую юбку, и я невольно взглянул на ее голые ноги. Меня словно обожгло, и я тут же отвернулся.
Мне захотелось заговорить с ней, но я и представить себе не мог, с чего начать. Меня до боли в груди влекло к ней, сам не знаю почему.
Она достала из сумочки сигарету — я тут же протянул зажигалку, будто ждал этого. Если бы зажигалка зажглась, ничего бы, скорее всего, не произошло. Но зажигалка не сработала, Лиза рассмеялась, рассмеялся и я; ей пришлось прикурить от моей сигареты.
Когда она чуть склонилась, прикуривая, я смотрел на ее тяжелые, блестящие волосы. А тонкая шелковая рубашка слегка открыла ее грудь, в начале которой стояла красивая родинка.
Мы заговорили, я задавал вопросы, она отвечала, немного смущаясь, но смущался и я сам; она часто поправляла прическу, убирая волосы, падавшие на лицо, и мне отчего-то подумалось, что она хочет — может быть, даже сама того не сознавая — нравиться мне. Скоро мы встали и дальше пошли вместе. Удивительно свежее, открытое лицо, думал я, идя рядом с ней. Она охотно смеялась, открывая крупные, хорошие белые зубы. Все в ней было к месту, все было ладно, все было до последней степени женственно. Говорила она низким, звучным грудным голосом.
Когда мы на ходу случайно сталкивались, касались друг друга, у меня захватывало дыхание — до того, что начинала кружиться голова.
Она жила с матерью, у нее был брат. Она училась в консерватории по классу скрипки. Она была гораздо младше меня. Она много рассказывала о себе, но я почти ничего не запомнил. Все в ней: и голос, и походка, и смех, и движения губ, — все сводило меня с ума. Каждое слово благодаря ее невероятному женскому обаянию казалось мне исполненным огромного смысла, но почти все сказанное ею я забывал немедленно, в следующую же секунду.
— Что вы делаете сегодня вечером? — спросил я.
Она рассмеялась.
— Почему вы смеетесь? — спросил я, хотя и сам чувствовал неуместность и глупость своего вопроса: красивым девушкам приходится выслушивать подобные вопросы, наверное, по нескольку раз вдень.
Она покачала головой, прежде чем ответить.
— Сегодня вечером я буду праздновать день рождения моей мамы.
— Вы и ваша мама?
— Я, моя мама и мой брат.
Мы уже подходили к входу в метро, ей пора было ехать домой. Она остановилась, пожала плечами, как бы говоря: «Ну вот и все», — улыбнулась, потом нахмурилась.
— Мне было очень приятно познакомиться с вами, — сказал я.
Она снова покачала головой и протянула мне руку. Через минуту она спустится в метро, и я больше никогда не увижу ее. Можно, конечно, напроситься поехать с ней вместе, проводить Лизу в метро до ее станции, она вряд ли откажет, но положения вещей это не изменит: в любом случае мне придется расстаться с ней. Рано или поздно.
— Мы с вами еще увидимся?
— Кто знает, — ответила она тихо, опуская глаза.
— Я оставлю вам свой телефон. На всякий случай. Вдруг…
Я замолчал. Голос мой уж слишком явно выдавал волнение. Мне не хотелось выглядеть жалким в ее глазах. Да и в своих тоже.
Я протянул ей визитную карточку одной из лучших московских гостиниц, в которой остановился.
— Телефон вот здесь. Назовите мой номер — четыреста пять. И нас соединят.
Она улыбнулась, положила бумажку в сумку, потом мгновенно поднялась на носочки и поцеловала меня в щеку.
Лиза уже давным-давно сбежала по лестнице в переход, ведущий к станции метрополитена, а я все стоял на месте, ощущая прикосновение к своей коже ее мягких, чуть приоткрытых губ.
Весь тот вечер я просидел в ресторане своей гостиницы, ел немного, но очень много пил, долго не пьянея. Я был бы абсолютно счастлив, если бы мне не было так тоскливо. Ее поцелуй, конечно же, не значил ничего. В тот вечер дешевенькие дамы богатых деловых людей смеялись особенно визгливо, а их лощеные кавалеры выглядели особенно гадко. В лифте меня качало. В номере, кое-как умывшись, упал на кровать и тут же
