зуб.
– Скажите, Принцесса, вы давно занимаетесь перепиской?
– Да, уже третий год. Раньше я все хворала, не могла. И все-таки тогда еще были кое-какие деньги. Теперь я чувствую себя довольно хорошо и могу работать. Простите, я не знаю, как вас зовут.
– Евгений Андреевич.
– Вот что, Евгений Андреевич, расскажите мне что-нибудь о том времени, когда я была Принцессой. Что-нибудь!
Руданов, тронутый ее тихой, робкой просьбой, стал отчасти припоминать, отчасти фантазировать, а она слушала, глядя прямо перед собой блестящими, оживленными глазами, и два ярких, розовых пятнышка выступили у нее на щеках.
– Так я была гордая? – перебивает она его, слегка улыбаясь.
– Да, да! Ужасно гордая! Настоящая принцесса! Сидите в своем бархатном кресле и с таким достоинством протягиваете для поцелуя свою ручонку. А погладить ваши локоны, конечно, никому и в голову прийти не могло.
– Косы, а не локоны. Я всегда косы носила.
– Ну да, косы, косы. И вы были такая честная и строгая. Раз вы что-то рассказали, а кто-то из нас не поверил. «Вы, говорит, Принцесса, сочиняете». Так надо было видеть, как вы на него посмотрели! Мы потом долго вспоминали.
Руданов досидел до одиннадцати часов. Много раз, утомленный, хотел он подняться, но ему жаль было бросать ее, эту маленькую, некрасивую девушку, которая так жадно слушала его. Ему приятна была ее радость.
– Вы, должно быть, очень устаете на службе? – спросил он, глядя на ее измученное личико.
– Да, ужасно! Больше всего утомляет меня не моя работа, а этот ужасный непрерывный шум, в котором я живу целый день с девяти утра до девяти вечера. Ах, эти машины, как они страшно трещат! Под вечер, когда у меня начинается жар и ноет грудь, я уже ничего не понимаю. И мне кажется тогда, будто целая сотня кастаньет нащелкивает какой-то безумный танец, и под этот треск тихо-тихо кружатся и прыгают перед моими глазами красные и зеленые пятна. Мне очень тяжело жить, и вы себе и представить не можете, какое для меня счастье, что я вас встретила, что вы знаете мое прошлое и знаете, что я Принцесса. Ведь у меня от прошлого ничего, ничего не осталось, кроме вот этого камушка, – прибавила она, дотрагиваясь до своего медальончика.
– Какой это камушек? – спросил заинтересованный Руданов.
– Это розовый рубин в старинной серебряной оправе. Мне его подарил отец давно-давно, когда я была совсем еще маленькой. Он мне сначала не понравился, но отец сказал, что принцессы всегда должны носить что-нибудь необыкновенное. Я его теперь очень люблю и ношу постоянно. Это действительно большая редкость. Такой необыкновенный цвет и такая чудная оправа. Я с ним никогда, никогда не расстанусь. Знаете, у меня было очень тяжелое время, когда я чай без сахару пила и сама свои кофточки стирала, но мне ни разу не пришла в голову мысль продать мой камушек, хотя за него, пожалуй, дали бы рублей шестьдесят.
Она даже понизила голос из уважения к такой крупной сумме.
– Дайте мне рассмотреть ваше сокровище, – попросил Руданов.
Она с трудом сняла через голову серебряную цепочку, сдвинув свои льняные косы.
Рубин был довольно большой, старинной огранки, бледно-розового цвета. Оправлен он был тремя черными бурбонскими лилиями, которые сдерживали его согнутыми лепестками.
– Интересная вещица. Мне только не нравится цвет. Точно леденец.
– Не нравится? – печально протянула Принцесса.
– То есть, я хотел сказать, что, может быть, темный был бы красивее. Но нет, нет!… Так гораздо оригинальнее.
Она радостно улыбнулась.
– Я была уверена, что он вам понравится. Ведь я никогда с ним не расстанусь. Пока он у меня на шее, всякий поймет, что я настоящая принцесса. Мещанка давно бы купила себе новую кофточку или модную шляпу. Только настоящая принцесса может ходить такая рваная и обтрепанная, потому что она любит маленький цветной камушек!
Руданов ушел, обещав непременно зайти еще раз.
Когда он зашел через два дня в кабинет переписки за своей рукописью, принцесса подошла к нему и сказала с робким упреком:
– А вы так и не пришли ко мне!
– Простите, я был очень занят. Я непременно зайду.
– Приходите сегодня, – попросила она.
Он обещал и опять просидел у нее целый вечер, скучая и мучась своей томительной жалостью. Он все боялся как-нибудь обидеть ее, выбирал слова и выражения, старался быть и почтительным и ласковым. Он любовался без конца ее рубином, хвалил ее бесцветные волосы и, уходя, связал себя обещанием непременно прийти на другой день вечером. И на другой день повторилась та же история.
Через две недели он стал с нетерпением отсчитывать дни и торопить дела, задерживающие его в Петербурге. Много раз приходило ему в голову, что он мог бы обмануть Принцессу, сказать, что должен уехать раньше, чем думал, распрощаться и не показываться ей на глаза. Но когда он приходил в маленькую белую комнатку и видел худенькую хромоножку, нарядившуюся в белую кофточку, и понимал, для чего она распустила свои длинные косы, самое твердое решение гасло в нем, оставляя тоску и досаду на собственную слабость.
А она, пригретая его лаской, с каждым днем все ближе прижимала к нему свою душу и словно опутывала его тонкой, липкой паутиной, противной для него, но которую разорвать было так больно.
В воскресенье он повел ее гулять. Она медленно ковыляла рядом с ним, маленькая и жалкая, в какой-то необыкновенно плоской шапочке и в больших вязаных перчатках. Она скоро устала и раскраснелась синеватым румянцем, но все хотела идти дальше. Руданов мучился за нее и не смел даже предложить ей руку, чтобы она не подумала, что он заметил ее хромоту.
После прогулки она зазвала его к себе и опять поила невкусным чаем со старыми сухарями, а ему страшно хотелось есть и он не смел ничего купить по дороге, потому что боялся обидеть ее. Уже поздно вечером вспомнил он, что собирался идти в театр и даже взял утром билет, рассчитывая, что прогулкой уничтожается обязательность вечернего посещения.
«Ловко! – подумал он. – Два года собирался в балет, и вот теперь извольте, с билетом в кармане, услаждать эту альбиноску».
Он вдруг почувствовал злобу против Принцессы и, встав с места, сказал, что хочет спать и что у него болит голова.
Она вдруг притихла вся и безропотная, покорная, не сказав ни слова, пошла со свечкой проводить его в переднюю. Надевая пальто, он старался не смотреть на нее и видел
