знать, как к нему обращаться.
— Владимир, — отвечает он сухо. Делает шаг вперёд, нагло врезаясь в моё личное пространство. Я отступаю, не желая играть в его игры. Между чужими людьми должно быть комфортное расстояние, а не жалкие сантиметры.
— Ещё раз прошу меня извинить. Ксюша плакала, я пыталась её успокоить…
— Ничто не даёт вам право трогать мою дочь!
— Верно. Но отталкивать ребёнка, который нуждается в человеческом тепле, — это жестоко. Да, я совершила ошибку, но даже зная о последствиях, я бы снова поступила так же.
Владимир недобро усмехается. Мне становится страшно, но виду я, конечно, не подаю.
— Последствиях? — переспрашивает он. — Ты ещё не знаешь о последствиях. Завтра же я поговорю с директором, и вы больше не будете здесь работать, Виктория Андреевна, — заканчивает он издевательским тоном.
Меня словно плетью по лицу бьют. Щёки горят, а в груди кипит праведное возмущение. За такой проступок не увольняют, я должна отделаться банальным предупреждением. Этот мужчина… он не поступит так со мной!
— То есть вы сперва думаете о том, как уволить незнакомую учительницу, а не о том, почему ваш ребёнок плачет в пустом классе? — уточняю я.
Владимир стискивает челюсти, по его лицу пробегает судорога, из чего я делаю вывод, что ненароком попала в больное место. Он волнуется за свою дочь, несмотря на внешнее безразличие и строгий тон.
— Ты кем себя возомнила?
— Учителем, которому не безразлично душевное состояние ученицы, — твёрдо говорю я. Нельзя пасовать, тогда он почувствует мою слабость.
— Не знаю, что ты себе там понапридумывала, но у Ксюши всё хорошо.
— Ваша дочь ни с кем не общается, её успеваемость оставляет желать лучшего, а ещё она считает себя виноватой в вашем с женой разводе. Вы по-прежнему считаете, что у Ксюши всё отлично?
Владимир дёргает головой, будто я влепила ему пощёчину. Его ноздри раздуваются от гнева, а руки сжимаются в кулаки.
— Ищи новую работу. Больше ты к моей дочери на пушечный выстрел не подойдёшь.
С этими словами, звучащими как угроза, он разворачивается и выходит из класса. Я морщусь от простреливающей головной боли и растираю пальцами виски. Сердце бешено колотится, а перед глазами темнеет. Если меня уволят, это будет катастрофа. Не слишком ли большая плата за то, что я проявила сочувствие к чужому ребёнку?
— Мы больше не нуждаемся в ваших услугах, — вежливо, но твёрдо говорит Оксана Андреевна, мама Кости, с которым я уже полгода занимаюсь английским языком.
— Очень жаль это слышать, — стараюсь на показать, как сильно меня расстроили её слова.
Второй раз за месяц я теряю клиента. На прошлой неделе от моих занятий отказалась Светлана, очень способная и умная девушка. Она передумала поступать на филологический факультет, вместо этого решила заняться раскруткой соцсетей. Родители только руками развели, а я лишилась приличного заработка. Теперь вот Оксана Андреевна ошарашивает меня неожиданной новостью. Мы с Костей достигли отличных результатов, он способный мальчик, любознательный, усидчивый.
— Дело не в вас, вы не подумайте, — машет головой Оксана Андреевна. — Просто у нас сейчас тяжёлая финансовая ситуация. Мужа сократили.
— Ох, сочувствую вам, — говорю я от всего сердца. Прекрасно знаю, как это бывает тяжело. Мой отец тоже попал под сокращение. Он тридцать лет проработал на заводе, а когда пришло новое руководство, его моментально уволили. Для папы это стало настоящим ударом.
— Как только Федя найдёт новую работу, мы вам обязательно позвоним.
— Да, конечно. Надеюсь, у вас всё образуется, — бросаю полный сожаления взгляд на комнату Кости и, вздохнув, прощаюсь с растерянной Оксаной Андреевной.
Сегодня явно не мой день. В школе я столкнулась с разъярённым отцом Ксюши, в автобусе на меня наехал водитель, почему-то решивший, что именно я не оплатила проезд. Ко всему прочему на улице разразился дождь, а зонт я с собой не взяла.
Стою под козырьком подъезда, раздумывая, как правильно поступить: промокнуть до ниточки, но зато успеть на ближайшую маршрутку, или же терпеливо ждать, когда стихнет ливень. В сумке вибрирует телефон. Я отвечаю на звонок, вздрагиваю, когда молния прошивает небо насквозь.
— Викусь, я сегодня пораньше приду. У нас есть что-нибудь пожрать?
— Да, есть. Что-то случилось? — терзают меня смутные догадки. Паша всегда возвращался в одно и то же время, у него на работе с этим строго.
— Дома расскажу, — буркает он и завершает вызов.
Я обнимаю себя руками и смотрю на почерневшее небо. Дождь только усиливается, просвета не видно. И холодильник пустой, вчера я ничего не успела приготовить, заснула за конспектами уроков. Паша не любит, когда дома нечего поесть, у него сразу портится настроение. Он из тех мужчин, которые совсем не умеют готовить. Яичница у него обязательно сгорит, бутерброд упадёт маслом вниз, а макароны разварятся до гадкой липкой массы. Полуфабрикаты Паша не признаёт, любит только домашнюю еду. И желательно свежеприготовленную.
Спрятав телефон в сумку, я делаю глубокий вдох и бросаюсь под дождь. Ноги моментально попадают в огромную лужу, одежда становится мокрой и липнет к телу. Брызги хлещут по лицу, я почти не разбираю дороги. Не помню, когда в последний раз был такой сильный ливень. Благо, остановка совсем рядом, и я успеваю заскочить в битком забитую маршрутку. Отдышавшись немного, передаю деньги за проезд и пытаюсь за что-то держаться. Мы едем катастрофически медленно, на улицах лужи, напоминающие озёра. Да уж, ливнёвки с таким потоком воды не справляются.
Уставшая, замёрзшая и злая, я выхожу на своей остановке, покупаю в супермаркете продукты и пешком поднимаюсь на восьмой этаж. Лифт опять сломался.
— Привет, — встречает меня Паша. — А ты чего так поздно?
— Потому что у меня были занятия в другой части города, — отвечаю я взвинченным голосом.
— А, понятно. Я же твоего расписания не знаю. Слушай, а что у нас на ужин? Голодный, как собака.
— Можешь
