вздохнула и, разомкнув сложенные на груди руки, потерла виски пальцами.
— Ладно. Идите в дом и садитесь за уроки. Посмотрим, что скажет папа-джан.
— Ты собираешься рассказать ему?! — вскричала я.
— Конечно, я собираюсь рассказать ему, — ответила мама и хлопнула меня чуть пониже спины, когда я прошмыгнула мимо нее в дом. — У нас не принято утаивать правду от отца!
Усевшись за домашнюю работу, мы с сестрами то и дело отрывались от наших тетрадок и принимались тихонько обсуждать, что же скажет папа-джан, когда придет домой и узнает о нашем сегодняшнем приключении. У Парвин появилось несколько идей насчет того, каким образом можно исправить ситуацию.
— Мы могли бы сказать, что учителя знают о тех мальчишках и уже сделали им выволочку, поэтому они больше не будут досаждать нам, — воодушевленная собственной выдумкой, предложила Парвин.
— Парвин, и что будет, когда мама пойдет в школу и спросит Бехдари-ханум,[1] так ли это? — резонно возразила Шахла.
— Хорошо, — не унималась Парвин, — тогда мы скажем, что мальчик извинился и обещал больше не приставать к нам. Или скажем, что станем ходить другой дорогой, где нет мальчишек.
— Отлично, Парвин, вот ты все это и расскажешь папе. Мне надоело всех выгораживать.
— Парвин ни слова не скажет, — заметила я, поглядывая на сестру. — Она такая смелая, только когда ее никто не слышит.
— Зато ты у нас смелее некуда! — надувшись, буркнула Парвин. — Посмотрим, Рахима, что станет с твоей храбростью, когда папа-джан придет домой и мама-джан все ему расскажет.
Само собой, когда дело дошло до разговора с отцом, мне, в мои девять лет, не хватило храбрости даже рот раскрыть. Все возражения остались при мне, я стояла, крепко сжав губы, и молчала. В конце концов папа снова, как это уже случалось в прошлом, решил забрать нас из школы.
Мы умоляли папу-джан позволить нам продолжать учебу. Классный руководитель Парвин, давнишняя подруга мамы-джан, с которой они дружили с детства, приходила к нам домой и пыталась урезонить отца. В прошлый раз, когда нам запретили ходить в школу, ей это удалось, но сейчас папа-джан был непреклонен. В принципе он не возражал, чтобы мы учились, но не мог позволить, чтобы какие-то уличные мальчишки преследовали его дочерей. Средь бела дня, у всех на глазах — ужасно!
— Будь у нас сын, мы не знали бы таких проблем, — в сердцах добавил отец. — Проклятье! Почему у нас полный дом девочек! Ну две, ну три, но пять — пять дочерей!
Когда начинались подобные разговоры, мама-джан замолкала и принималась хлопотать по дому, понимая, что вся тяжесть обвинений ложится на ее плечи: это она не смогла родить ему сыновей.
Если папа-джан начинал сердиться, ему требовалось время, чтобы переварить неприятности и успокоиться. Обычно в таких случаях мама-джан велела нам помалкивать и вести себя уважительно, как подобает хорошим дочерям, и тогда вскоре все снова встанет на свои места. Еще мама-джан говорила, что мы не должны обижаться на отца: он стал таким раздражительным оттого, что в его жизни случилось очень много плохих вещей. Однако нам становилось все труднее припомнить время, когда отец не был раздражительным и не сердился на нас.
Теперь, когда мы перестали ходить в школу, у нас появилось больше работы по дому. Моих старших сестер больше не отпускали одних на улицу, мне же поручили ходить на рынок за покупками. Я все еще считалась маленькой, уличные мальчишки не обращали на меня внимания, а значит, никакого риска, что со мной приключится какая-нибудь некрасивая история вроде той, из-за которой папа-джан забрал нас из школы.
На рынок я ходила через день. Спрятав полученные от мамы-джан купюры в специальный кисет, который она вшила мне в карман юбки — теперь, потеряй я деньги, у меня не было бы оправданий вроде «они вывалились из кармана», — я отправлялась через лабиринт узких улочек на рынок. Прогулка занимала около получаса и доставляла мне огромное удовольствие. На рынке кипела жизнь. Приходившие сюда женщины выглядели по-разному: некоторые были одеты в паранджу, закрывавшую их до самых пят, другие же ходили в длинных юбках и повязывали голову платком. Мужчины одевались все примерно одинаково: длинная туника до колен и широкие свободные брюки блекло-коричневых или грязно-серых оттенков, таких же скучных, как окружающий пейзаж.
Чем ближе к рынку, тем оживленнее становилось движение на улицах. Проезжавшие мимо машины поднимали тучи пыли. Мне приходилось прикрывать нос и рот краем платка, просто чтобы не задохнуться. К тому моменту, когда я добиралась до рынка, мои башмаки были покрыты толстым слоем пыли. Казалось, сам воздух нашей деревни был окрашен в тусклый серовато-желтый цвет.
Недели через две после того, как я стала регулярно появляться на рынке, торговцы запомнили меня. Не так-то часто встретишь девятилетнюю девочку, которая деловито обходит лавку за лавкой, совершая покупки. Мне не раз приходилось видеть, как мои родители торгуются с продавцами, и я решила, что непременно должна следовать их примеру. Я бойко спорила с хозяином бакалейной лавки, когда он пытался назначить за свой товар цену, в два раза превышающую ту, что он предлагал маме. Скажем, если он говорил, что эта мука импортная и поэтому так дорого стоит, я заявляла, что мне не трудно пройти в конец улицы и купить ту же самую замечательную муку у Мирваза-ага, у которого нет привычки заламывать цены до небес. Продавец ухмылялся, покачивал головой и, отступив перед напористой покупательницей, принимался сыпать муку в пакет, бормоча себе под нос слова, не предназначенные для детских ушей.
Мама-джан была очень довольна, что теперь за покупками хожу я. У нее и так было немало хлопот по дому. Присматривать за малышкой Ситарой мама-джан поручила Парвин, они же вместе с Шахлой занимались уборкой, стиркой и приготовлением еды. Во второй половине дня мама-джан заставляла нас открывать школьные учебники и тетради и делать домашние задания, которые сама же и задавала нам.
Для Шахлы дни тянулись томительно долго и однообразно. Она тосковала по школе, по своим подругам, по учителям. Шахла была прилежной и сообразительной ученицей. И хотя сестра никогда не числилась в списке лучших, своей открытостью она неизменно располагала к себе учителей, и они не скупились на похвалы. Шахла следила за собой и прилагала особые усилия, чтобы хорошо выглядеть. К примеру, вечером перед сном она как минимум в течение пяти минут расчесывала свои длинные темные волосы, потому что кто-то сказал ей, что от этого они станут сильнее и гуще. Шахла не была красавицей. Большинство назвали бы ее лицо
