Весь глаза и зубы.
— Атех, это ведь ты, Атех? Как же ты вырос…
Пятна испещряли его лицо: темные пятна, светлые пятна, оазисы высохшей кожи и запекшиеся провалы язв. Они были и на руках, они же — на шее. Названия этой болезни Ати не знал и невольно отшатнулся.
— Не бойся, — страшно улыбнулся дядя. Из-под покрывала выползло и пробежало по его щеке какое-то насекомое. А потом скрылось снова. — Это только мое проклятие. Я не заражу тебя.
Нагруженный одиноким сундуком осел остался позади. Лайлин снова пошатнулся и вцепился в плечо племянника.
— Как же ты вырос, — повторил он горячечно, исступленно. — Как вырос.
Шедший от него жар чувствовался даже под солнцем.
— Ты ведь приютишь меня? Я так устал.
Тут снова подал голос привратник. Ати понял, что тот говорил все это время, просто никто не слушал его.
— А госпожа? Что подумает госпожа? Нельзя не спрашивать госпожу.
Мысль о матери остановила Ати. Ничего не желал бы он больше, чем спросить ее позволения пустить в дом нового человека, такого, тем более, человека. Только вот знал, как сурова может она быть к потревожившим без достойной причины. На тебя оставили, ты и решай, он уже слышал этот укор. Услышать взаправду бы не хотел.
— Надми рассердится, если ее отвлекут из-за меня, — вторя его мыслям, сказал дядя. — Зачем беспокоить ее.
Ати кивнул. Одно он теперь знал наверняка: тот не был безумен.
Понял, наконец, и другое. Поток слов, который дядя все это время изливал на них, вовсе не отрицал тяжести его нездоровья. Крайняя степень возбуждения заставляла Лайлина говорить, но усилие выжигало топливо сил. Топливо, запас которого и без того почти иссяк. Откажи они ему — он бы остался ни с чем. Один в городе, где никто не ждал его.
Жалость брала и более толстые стены. Помедлив, Ати сдал последний, недоверчивый оплот своей души. Он не мог быть настолько жесток.
— Конечно я дам тебе приют. Входи и будь нашим гостем.
И по тому, как разом обмяк под утешением этого согласия дядя, понял, что угадал.
— Спасибо тебе, — сказал тот и умолк.
Умолк надолго. Под бормотание привратника они прошли во двор — чтобы избавиться от этого надоедливого шума, Ати поручил старику отвести в стойло и развьючить осла. Сам же повел Лайлина к дому. Тот все так же опирался на его плечо, сколько бы ни внушало опасений это прикосновение. Но окажись болезнь заразной, все, что могло случиться, случилось уже.
— Отец в отъезде, и оба брата тоже. Но они вернутся скоро.
Дядя еле заметно кивнул. Он смотрел перед собой, полностью посвященный тому, чтобы вовремя переставлять палку. Шли они, впрочем, быстрей, чем можно было бы ожидать. Ати тоже взглянул вперед. Дом с каждым шагом становился ближе. Новизна происходящего заставила выглядеть по-новому и его.
Отец Ати, торговец, приплыл в Фер-Сиальце двадцать с лишним лет назад. Смелая его мечта состояла в том, чтобы получить разрешение привозить товары и увозить кое-какие из местных. Получить такое разрешение из чужестранцев удавалось немногим, однако Болус Кориса надеялся на свою удачу. И удача не подвела его, но потребовала кое-чего взамен. Так Болус оставил родные земли и поселился в Силаце.
Он не строил себе дом сызнова, но тот, который купил, изменил. Ати не понимал до конца истоков этой инакости, но не мог не замечать отличия от прочего, что видел вокруг.
Высокий, двухэтажный, дом был самым богатым на улице — и на соседних двух. Толстые беленые стены, крашеные красной краской наличники и черепичная крыша блюли традиции Фер-Сиальце, но не сад. Не сад, полный растений, которые отец выписал из родной страны, и не дорожки сада. Те были каменными, совсем простыми. Окна, напротив, каждое украшала кованая решетка с неместным узором.
Перед порогом, как и везде в округе, переливался орнамент из шепти. Но самый порог пересекала прибитая корабельными гвоздями железная лента. Как говорил отец, на удачу. Ати перешагнул ее и хлопнул в ладоши, подзывая слуг.
— Помню ее, — прошептал Лайлин, остановившись перед лентой. — Помню. Сам клал.
Шепти блестели под его запыленными сандалиями. Между перекрестьями ремешков Ати тоже заметил язвы. Дядя стоял секунду, другую, а потом втянул воздух, всем весом оперся на палку и, словно борясь с чем-то, ступил в дом.
Одновременно в коридор выбежала одна из девушек, самая младшая. Она в ужасе посмотрела на человека на пороге.
— Это брат отца, Лайлин, — объяснил Ати. — Он наш гость и он болен. Я отведу ему зеленую комнату. Принеси все, что ему может понадобиться.
Девушка кивнула, напоследок испуганно оглянулась и исчезла.
— Идем, я повожу тебя, — обратился он к дяде.
Но тот качнул головой.
— Я помню, где это.
И, опередив Ати, двинулся по коридору.
Усилие далось ему нелегко. Комната находилась за первым же поворотом, но, едва они достигли ее, Лайлин рухнул на кушетку при входе. Рука, сжимавшая палку, дрожала. Он уронил голову и медленно, тяжело дышал.
— Отдохни пока, — сказал Ати, потому что чувствовал себя обязанным нарушить тишину. — Я зайду к тебе позже.
Он подумал уже, что его не слышат, когда дядя вздрогнул и выпрямился.
— Нет. Нет, подожди. Я должен тебе что-то сказать, — резко начал он, но тут силы снова оставили его.
Какое-то время Лайлин боролся с собой, но проиграл.
— Через час. Зайди ко мне через час, — сдался он.
Ати кивнул и, ничего не понимая, вышел.
Вернулся он, как и обещал, час спустя. Это время прошло для него беспокойно, но не зря. Оставшись один, он долго ходил из стороны в сторону. Хотел бы взяться за работу, но понимал, что стало не до того. Накрытый платком стол звал к себе, однако Ати не мог ответить. Против привычки взбудораженный, он рылся в памяти в поисках всего, что там хранилось о дяде. Нашел до прискорбия мало. Спроси кто его накануне о родне со стороны отца, Лайлин был бы не первым, кого он бы назвал.
Как будто обет молчания окружал дядю, обет негласный и бережный. Ати не слышал о нем ничего дурного. Ничего почти что вообще. Когда-то давно Болус и Лайлин приплыли в Фер-Сиальце вместе, но семейное дело, торговля, дядю не увлекало. Говорилось, что он исследователь и путешественник. Поэтому, из-за того, что всегда путешествовал, к ним и не приезжал. Раньше это казалось самим собой разумеющимся, но теперь удивляло. За столько лет ни разу не навестить брата? Хотя в памяти Ати мелькнуло — не воспоминание, скорей, чувство, — что как-то отец встречался с ним,
