Книга Сердце Рароха - Элли Флорес

садился вначале в изголовье, потом в ноги и начинал дышать палящим жаром. Один раз Бел не выдержал, закричал, отчего отец пробудился и отругал его, вместо того, чтобы утешить и утереть сыну слезы. Негослав никого не чуял в темноте. Летун был лишь Беломировым гостем, призраком. Так что после юный пленник приноровился класть под голову острые соломинки — когда страх достигал пика, они кололись и пробуждали его.

Пока можно было гулять во внутреннем дворике крепости, утоптанном до состояния камня и без единой травинки, Беломир старался надышаться, напитаться хоть такой жалкой волей. С наступлением холодов прогулки запретили. Может, боялись побега? Хотя куда калекам бежать без подмоги? Да и одежды теплой у них уже не было, кроме тонких овечьих накидок-одеял.

Запретили почему-то даже баню, это оказалось особенно мучительно для чистоплотного княжича. Кровавые расчесы зудели порой так, что хотелось кожу с себя снять и выкинуть на потребу бегавшим между перекрытий крысам. А той воды, что выдавали на день, едва хватало на скромное умыванье и полоскание рта. Он ухитрялся при этом чистить зубы уцелевшим еще с воли платком, натертым взятой со стены сушеной известью.

Хуже всего была еда. Кормили так, что беднейшему смерду-безземельнику впору бы — хлеб из самой дешевой муки-смесовки, похлебка из полугнилых овощей, в которую только по большим праздникам кидали ошметки залежавшейся рыбы или старого вяленого мяса. Пока на страже был молодой воин Чаян, Белу перепадали радости вроде узвара из яблок и слив или ломтики хорошего пшеничного хлеба, которыми побрезговал сытый воевода-начальник крепости. Однако добряка Чаяна убили в одной из пограничных заварушек, пришел Другак и сразу взял быка за рога — объявил узникам, что отныне только ему решать, как они жить должны. Решал же, пользуясь своей властью над беззащитными людьми и ежедневно доказывая им, что нрав человеческий, не смягченный добротой и воспитанием, убог и мразотен. «Будете жаловаться кому на меня — сделаю так, что очутитесь за стеной, а там кочевники ходят, потащат вас на арканах псам своим на забаву, и косточек не сыщут!», — такова была обычная его приговорка во время выдачи ужина. Сказавши угрозу, Другак ржал и щелкал Бела по носу или по затылку, так ведь смешнее.

Сначала Негослав подбадривал Бела, потом перестал, погрузился в себя. Болезнь пришла к нему на третий год заключения, быстро измотала и наконец швырнула в лапы смерти.

* * *

Бел плохо сознавал, что тело его уже остыло до опасного предела. Однако едва тлевшая в печурке щепа вдруг запылала, затрещала, хотя никто к ней не подходил. По стенам заиграли рыжие и алые отблески, кусачие твари куда-то сгинули. Ему удалось смежить веки и задремать. И кошмаров уже не было. Будто со смертью Негослава призрачный летун решил щадить Бела…

На рассвете, который молодой слепец определял уже не глазами, а каким-то иным чутьем, Другак громыхнул дверью и на удивление дружелюбным, даже заискивающим тоном молвил:

— К вам тут послы приехали, государь княжич… Из самого стольного града, стало быть. От самого князя Осмомысла. О как!

От новоприбывших пахло свежим воздухом, довольством, радушием — всем тем, что Бел считал уже побасенкой.

— Здрав буди, государь княжич, — заговорил один из них, и Бел беспокойно заерзал на своей гнилой соломе. Лица, как бы увидеть их лица! — Весточку добрую привезли как раз к твоему тринадцатому дню рождения: князь Осмомысл дарует тебе великую милость и призывает к себе, дабы учился ты всему, что подобает его наследнику. Получи же плащ с его плеча и хлеб из его родового очага, как знаки приязни, и возблагодари светлых богов за такой счастливый исход…

Но посланник не успел договорить. Беломир закашлял, замахал руками и начал смеяться. Хохот его был таким диким и хриплым, что казалось, сам Темновид сидел вместо юного истощенного княжича у стены и издевался над жалкими смертными.

Безумный звук взлетал к потолку вонючей каморки, лился через перекрытия этажей, солидную крышу, и наконец поднимался в пасмурное осеннее небо, сплетаясь с очажным дымом и тонкими летучими паутинками.

Были послы мужиками крепкими, много повидавшими, но этот смех и их пробрал жутким страхом.

Кто-то выдохнул, кто-то попятился.

— Говорил вам, маленько не в себе он, — засуетился Другак, — да отойдет, только подышать ему пару деньков да отъесться жирными харчами. Отец еще вон помер намедни, горюет небось… Вы идите, я его приготовлю сейчас, отмою, одену как полагается, во все чистое. Супчика дам попить свеженького опять же. Ничего… Отойдет, как пить дать отойдет.

* * *

Беломир, запрокинув голову, нюхал воздух воли, словно молодой волк. Широкоспинная кобыла под ним шла тихо, спутники, они же охранники, тоже никуда не спешили. А к чему торопиться-то? Чай, задание выполнено, наследник едет в стольный град, живой да здоровый. Слеп, ну да князю позволительно, был бы разум на месте и сила в руках и ногах, да паче того — в мужском естестве. А то вон, Осмомысл хоть и славный правитель, да отцовство ему не улыбнулось. Как ни родится у супруги его Елицы младенец — сразу на тот свет сбегает. Верховный жрец Огнесвета, старый провидец Зареслав, так и сказал: единственный наследник Осмомысла в темнице сидит, или его берите, или ждите беды великой и разорения княжеству.

А что зол наследник, так дело поправимое. Окажется среди роскоши, услышит, как слуги бегут малейшее желание исполнять, размякнет, простит дядьку венценосного. Да и прощать особо нечего, отец бунташный сам виноват, все знают…

Беломир будто читал эти мысли спутников. Читал — и хохотал, но уже мысленно, чтобы их не встревожить чересчур.

Простить? Такое — и простить?

Никогда. И пусть карает его Огнесвет всеми карами небесными. Нет милости в его сердце к дядьке. Ни к кому нет. Кончилась доброта в нем, погибла в тот миг, когда отец хрипел, изнемогая от предсмертных страданий.

Дорога, по которой стучали копыта лошадей, вела в обширный лес, где рябины уже украсились алыми гроздьями, и грибы спрятались в медную опавшую листву, а озера подернулись тоненькой пленкой первого ледка. Он не мог видеть этой красоты, но вспоминал, и от воспоминаний становилось вдвое, втрое больней.

— Что за притча? — вдруг вскрикнул тот, первый заговоривший с ним, посланник князя. Его звали Храбр. — Глядите, за нами по дороге огненный след вьется, будто кто веревку горящую тащит!

— Охраните от зла, силы небесные, — загомонили остальные. — Оберегите от несчастья…

Беломир ехал так же молча, только ухмылялся под капюшоном подбитого лисьим мехом плаща. Кого охранят те силы, еще неведомо.