трогает.
Я делаю паузу, держа ватный диск над костяшками пальцев.
— Это может быть больно.
Он разражается хриплым смехом, и я начинаю краснеть.
— Думаю, я выживу.
Его взгляд продолжает буравить меня, пока я вытираю его раны неуклюжими движениями и морщу нос. Когда напряжение становится настолько сильным, что замедляет мои движения, я говорю: — Для человека, который гордится тем, что у него не бывает разбитых костяшек, ты определенно разбираешься в аптечке первой помощи.
На этот раз его смех звучит мягче.
— Я из семьи головорезов и в свое время залатал не одно пулевое ранение.
Он поднимает правую руку, чтобы осмотреть работу, и, сочтя ее удовлетворительной, проводит ею по моей ноге и кладет на низ живота. Ощущение его сломанного мизинца, лежащего на моей лобковой кости, вызывает у меня желание потереться бедрами друг о друга. Мой следующий вдох выходит дрожащим и прерывистым. Он убирает левую руку, чтобы я могла поработать над ней.
— Ну, теперь ты тоже головорез, — бормочу я, смачивая ватный диск физраствором. — Что сделал Блейк?
— Вывел меня из себя.
Я сглатываю.
— Поэтому ты убил его.
Его ладонь сильнее прижимается к моему животу, а подбородок упирается мне в плечо.
— Он смотрел на что-то, что ему не принадлежит.
Его глубокий голос бездонен, и на мгновение я закрываю глаза и погружаюсь в него. Говорит ли он обо мне? Блейк был достаточно близко к машине, чтобы отскочить от капота и разбудить меня. Это, плюс его жуткое поведение в сторону меня в целом, делает вероятным, что он «разглядывал» меня, но способ, которым Рафаэль об этом говорит, заставляет меня напрячься. Потому что в конце его слова сопровождаются грубым намеком. Он смотрел на то, что принадлежит мне.
Паника и раздражение переполняют меня в равных долях. То, что я испытываю постоянное дикое желание сорвать с него всю одежду зубами, вовсе не означает, что я внезапно выбросила в окно все свои представления о мужчинах. Ни один мужчина никогда не вызывал у меня такого… головокружения, как Рафаэль Висконти, но это не значит, что я внезапно стала его.
Он — аномалия, а не исключение.
Я роняю ватный диск и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Боже, как же он близко. Настолько, что мой нос касается его. Я стараюсь выровнять своё дыхание и пристально смотрю на него.
— Я тоже тебе не принадлежу.
Невеселая ухмылка растягивает его губы.
— Я не хочу тебя, Пенелопа, — прежде чем его упущение успевает ужалить, он подносит руку к моей челюсти и сжимает ее. — Но я все равно возьму тебя, а потом уничтожу.
Я моргаю.
— Что?
— Это будет справедливо, — говорит он тоном, лишенным эмоций.
Ужасное чувство страха расползается по моему телу.
— Почему? — вздыхаю я.
Он не пропускает ни одного удара.
— Потому что это лишь вопрос времени, когда ты погубишь меня.
У меня нет ответа, но это не имеет значения. Я не успела бы его произнести к тому времени, как горячие руки опустились на мои бедра, подняли меня и вынесли из комнаты.
Глава вторая
Обшитые дубом стены, кремовые ковры и капли крови сливаются в размытое пятно. Я встречаюсь взглядом со змеей, высовывающей свою злобную голову из-под расстегнутого воротника рубашки Рафаэля, и крепче сжимаю его шею.
— Куда мы идем? — хотя сердце уже знает.
— В мою спальню.
— Зачем? — шепчу я.
Он просовывает свои предплечья под мою задницу.
— Чтобы я мог трахнуть тебя, Пенелопа. Зачем еще?
Я знала ответ на этот вопрос, но это не остановило шок, наэлектризовавший мою кожу. Все дело в том, как нагло его шелковистый голос обволакивает предложение. Легкомысленно, по существу, как будто это его данное Богом право трахать меня. Как будто он не слышал меня, когда я сказала ему, что я не принадлежу ему. Думаю, в этом есть смысл. Бог дал ему все остальное.
Пульс бьется в клиторе с такой силой, что все остальное тело слабеет. И все же я знаю, что должна выразить какой-то протест. Я ударяюсь лбом о его грудь и предпринимаю слабую попытку вывернуться из его хватки.
— Ну, а я не хочу с тобой трахаться, придурок.
Его плечо ударяется о дверь, и мы врываемся в спальню. Одна рука скользит между моих бедер и обхватывает меня поверх пижамных шорт. Это грубый, дерзкий захват, от которого мои глаза закатываются к затылку. Его теперь уже влажная рука возвращается к моему бедру.
— Угу, — это все, что он говорит. Я успеваю уловить коварную ухмылку, прежде чем Рафаэль бросает меня на кровать.
Я дважды подпрыгиваю, затем карабкаюсь к изголовью и прижимаюсь к нему спиной, словно это спасательный плот. Как будто это может спасти меня от ста восемьдесят сантиметрового монстра с безрассудным взглядом, маячившего в изножье кровати.
Мы встречаемся взглядами, и его оценивающие глаза затягивают меня все глубже в опасные воды. Нервы ползут по моим венам, как пауки, потому что я не совсем уверена, что он блефует. Но потом он расстегивает три верхние пуговицы своей рубашки, и, ну, внезапно мне становится наплевать, блефует он или нет.
Мое дыхание замирает, и я вижу, как он наблюдает за мной, его глаза блуждают по моему телу, словно он раздумывает, с чего начать. Я потеряла плед где-то между комнатой отдыха и кухней, и теперь проклинаю себя за то, что надела свои самые короткие шорты, чтобы спать в машине Рафаэля.
Мое внимание переключается на выпуклость, напрягшуюся ниже его пояса. Я скрещиваю ноги в целях самосохранения.
— Я думала, ты водишь девушек на свидания, прежде чем трахнуть их?
Его глаза блуждают по моим сиськам.
— Правда? — сухо спрашивает он.
— Так говорят.
Демоническая ухмылка изгибает его губы.
— А что еще они говорят?
Я сглатываю.
— Что ты трахаешься только сзади.
Его взгляд поднимается к моему, темнея.
— Как это по-джентльменски с моей стороны.
Одним быстрым движением он сбрасывает рубашку, сжимает ее в окровавленном кулаке и швыряет на пол.
Господи Иисусе, Мария и Иосиф. И все остальные персонажи Библии тоже. Освещенный лучами раннего утреннего солнца, льющимися в окно, он — гора мускулов и греха, и никакое количество чернил, покрывших его тело, не может скрыть его мускулатуру или рельеф. Потирая окровавленной ладонью пресс, он делает ленивый шаг к кровати, и от этого движения у меня слюнки текут в предвкушении, а пальцы ног поджимаются от страха.
Он настороженно смотрит на меня, а потом разводит руками, словно мы попали в неприятную ситуацию, и
