о жадности и несправедливости богатых.
Так добрались они до Шепетовки. Что делать? Остановиться здесь или податься дальше? А что там? Никто не встретит с распростертыми объятиями.
— Здесь бедовать будем. Тут хоть мельница есть, лесопильный завод, железная дорога с мастерскими, — можно где кусок хлеба заработать, — сказал отец и пошел искать работу.
Ольга Осиповна, мать Николая Островского, жила у старшей дочери — Надежды под Петербургом. Получив известие о переезде семьи, она немедленно приехала в Шепетовку.
Засучив заплатанные на коленях холщовые синие штаны, в выцветшей серой рубашке, Николай таскал камни, месил глину, — помогал семье строить хату неподалеку от пруда.
Вся дальнейшая жизнь Николая Островского и его семьи связана с этим небольшим украинским городком. Николай быстро полюбил и пруд, и гоготание гусей, и всплеск рыбы, и воздух, напоенный запахами осоки и кустарников; привык и к разноголосым гудкам паровозов железнодорожного узла, где скрещивались пути, по которым везли людей и грузы на Новоград-Волынский и Жлобин, на Изяславль и Проскуров, на Здолбунов и Варшаву, на Казатин и Киев.
Как-то все шесть линий железнодорожного узла были забиты эшелонами. Те, что шли на запад, на фронт, долго не задерживались. Не успевали солдаты наполнить свои котелки кипяченой водой, как щеголеватые офицеры загоняли их в вагоны и состав трогался, звонко гремя буферами. Солдаты нахлынувшую грусть отгоняли разудалой песней: «Соловей, соловей-пташечка…»
— А друзья есть у тебя? — спросил Иван Семенович.
— Сережка Ковальчук. Мы все время вместе.
И опять вспомнил Николай, как два года назад он шел разгружать уголь и на станции его остановил рабочий, смерил взглядом, а затем сказал:
— Помоги мне в одном деле.
— В каком?
— Вон видишь паровоз, что паром окутан? Солдаты возле него.
— Вижу.
— Будь добр, отнеси машинисту этот сундучок. Жена ему харчи приготовила, а мне несподручно сейчас туда идти. Да скажи ему, что мамка передала.
Николай не знал, что в сундучке прокламации, подхватил его и бегом к паровозу. А машинист уже заметил, сошел на землю и, не успел еще Николай подбежать к нему, крикнул:
— Давай, сынок, быстрее, а то я и так опаздываю!
Солдаты пропустили Николая, один даже помог машинисту забросить сундучок в кабину паровоза.
— Скажи матери, что я завтра вернусь! — крикнул машинист и дал длинный гудок.
Когда Николай вернулся к рабочему, увидел мальчика такого же возраста, как и он сам, тот тяжело дышал, на носу поблескивали капельки пота. Голубые глаза его сожалеючи смотрели на уплывающий состав с солдатами, пушками и лошадьми.
— Познакомься, — сказал рабочий Николаю. — Это Серега, сын того машиниста. Припоздал малость. А тебя как зовут-величают?
— Колька.
— Ну вот и хорошо, Коля. Выручил ты нас. Теперь поговорите, а я пойду.
С тех пор Николай стал закадычным другом Сергея Ковальчука.
А жизнь в то время была тяжела и противоречива. Грохотали пушки первой мировой войны. Лилась кровь рабочих и крестьян. Царь издал закон, по которому за всякие «крамольные речи» угрожала смерть. Но Ленин, большевики разоблачали грабительские цели войны, говорили о близости революции.
Вихрастого мальчика с черными глазами часто можно было видеть в доме, где размещался Шепетовский революционный комитет. Линник заприметил в мальчике тягу к революционным делам и при каждой встрече заводил разговоры на политические темы, отмечая быструю сообразительность Островского. Живость, умные и дельные вопросы. А позже И. С. Линник писал ему: «Я рад за тебя, что, будучи возле ревкома, ты сумел действительно закалиться как боец революции. И в тяжелых условиях борьбы ты сумел поднять на ноги миллион бойцов, перед которыми стоит пример твоего героизма».
В 1918 году, когда Шепетовку захватили петлюровско-немецкие оккупанты, Николай выполнял задания подпольного ревкома. В одном случае он утащил наган у немца. В другом — помог убежать от конвоира революционному матросу Федору Передрейчуку. Арестованный, Николай мужественно перенес побои, не испугался угрозы расстрела, молчал, не выдал ни своего брата, ни Линника. Они были его первыми наставниками.
Николай удивлял всех своей находчивостью и смелостью. Ревком поручал ему расклеивать подпольные воззвания, распространять нелегальную литературу. Бесстрашный юноша наклеивал прокламации даже на будки сторожевых немецких постов. «Однажды после захода солнца, когда улица еще не успела погрузиться во тьму, Коля с наклеенным на спину буквами внутрь воззванием на глазах у немецкого часового прислонился к забору и оставил воззвание приклеенным к стене», — вспоминал машинист депо Ф. Патлай.
Пришла весна 1919 года. Красная Армия, подобно весеннему потоку, смывала на своем пути петлюровско-немецких оккупантов. Николай услышал раскаты боя и пропал из дома. А потом из Городищенского бора вместе с краснозвездными частями пришел в Шепетовку. Как человек, знающий все «закоулки» города, он под носом у врага пробирался в его расположение, вел разведку, то проводил в тыл противника красноармейские отряды, то подносил патроны.
20 июля того же года Николай стал комсомольцем. Ячейка была небольшая — пять человек, но они крепко держались друг друга и были хорошими помощниками ревкома. День и ночь его не было дома. Родители беспокоились, но разве можно было удержать парня, у которого вместе со званием члена Коммунистического союза молодежи Украины словно выросли крылья. Он гордился тем, что ему поручали настоящие боевые дела, а их в то время было немало.
Враги снова подступили к родному городу. Опять на улицах Шепетовки засвистели пули. Бойцам Красной Армии пришлось оставить город 9 августа, и вместе с ними ушел Николай Островский.
…На окраине украинского хуторка под густыми тенями медленно плывущих туч готовились к бою красноармейцы. Семьсот всадников удобнее усаживались в седлах, между собою тихо переговаривались, шутили, поправляли шенкелями своих лошадей, выравнивая кавалерийские ряды.
— Сми-ирно! — раздалась команда, и строй замер.
Золотистый шар солнца поднялся над дальним лесом, а за ним — враг.
— Слушайте приказ! — объявил командир бригады. — За мужественное поведение и находчивость, проявленные в бою, объявить благодарность… — Среди двух десятков имен он назвал Николая Островского.
Худой, чернявый молодой боец, в старой шинели и буденовке, на сером коне с отрубленным ухом, замер на правом фланге взвода разведки. Его сердце наполнилось радостью. Он крепче прижал шенкеля к теплым бокам лошади, подобрал поводья, готовый в ту же минуту ринуться в бой.
Зацокали подковы пр сухой земле. Разведчики поскакали вперед. Они должны доехать до высоты с ветряной мельницей, разведать лес, а там подойти как можно ближе к противнику.
За лесом, на развилке дорог, под пышной шапкой разросшегося куста, заметили вражеское боевое охранение. Спешились, незаметно подползли, одного солдата закололи штыком, а другого с кляпом во рту притащили к лесу, расспросили о дислокации противника, его численности и вооружении и немедленно отправили
