серьезным общественным занятием, делом государственной важности. С поэзией так или иначе соприкасались все — и в доступных школах, где преподавали ремесла, военное дело, и в аристократических заведениях, где учились будущие жрецы и вожди. Существовали специальные школы поэзии и игры на музыкальных инструментах, певцы-поэты служили в храмах и при дворах вождей. В соседнем с ацтекской столицей городе Тескоко, своего рода «науаских Афинах», во дворце вождя была специальная зала знаний и музыки, где собирались поэты и философы; в Теночтитлане, подражавшем Тескоко, был выстроен специальный дом знаний, поэзии и музыки. Поэт находился в ряду столь же уважаемых знатоков своего дела, как историки, составители анналов и генеалогий, древние юристы, создатели законодательных сводов и деловых бумаг, жрецы, хранители мифологических и культовых знаний. Однако в сравнении с ними поэт оказывался в особо ответственном положении. Дело в том, что он не мог полагаться на пиктографическое — рисунчатое — письмо, которым ацтеки писали свои цветные «книги» (многометровые свитки, получившие название кодексов). Рисунчатым письмом можно было закрепить сюжеты мифа или истории, деловые сведения, информацию о порядке отправления культов, но нельзя было передать содержание дословно, и потому поэтические «тексты» заучивались наизусть, слово в слово, а искажения, особенно если речь шла о поэзии культовой, грозили строжайшим наказанием, даже смертью. Так же строго судились и игра на обрядовых музыкальных инструментах, и исполнение соответствующих танцев. Впрочем, поэтическое слово, музыка и танец у науа (это касается искусства и других народов) были неразрывно связаны между собой. Поэзия пелась и танцевалась. Науа вообще не знали термина «стихотворение», существовало одно понятие — «куикатль», что означает: музыка со словами или просто музыка. Звучащая и коллективная природа древней поэзии определяла ее ритмометрику, строй и форму исполнения: сольно-хоровое, хоровое, антифоническое (диалогическое) в сочетании с музыкой, обрядом, пантомимой.
До нас дошли далеко не все слои поэтического творчества народов науа. Обращает на себя внимание отсутствие, скажем, трудовых песен или свадебной обрядовой лирики. Но зато нам известна их гимническая поэзия — песнопения богам, которые были для древних не некими отвлеченными понятиями, а, так сказать, вполне реальными существами, жившими рядом с людьми и управлявшими судьбами природы, мира. Конечно, понимание гимнов требует определенного знакомства с пантеоном богов, с их ролью и «занятиями». Отметим, что боги науа были родственными богам майя, ибо у них было общее древнее происхождение, и назовем некоторых из них: это Кецалькоатль, «светлый» бог ветра, утренней звезды, так называемый «культурный герой», обучивший народ навыкам труда и искусства, основам морали (фрагмент мифологического сказания «Кецалькоатль и тольтеки»); мать земли Коатликуэ и ее чудесно рожденный сын — бог солнца и войны Уицилопочтли («Песнь Со-Щитом-Рожденного…», «Песнь о щите»); бог дождя Тлалок и другие. Особое место среди богов науа (как и майя) занимали покровители земледелия, прежде всего маиса, основного продукта питания американских народов. Многоликий, подверженный всем трансформациям, которые претерпевает злак от посева (зарождения) до сбора урожая (смерти), бог солнца и маиса предстает в юношеском возрасте в «Песне в честь Шочипилли»; его подруга — богиня любви и цветов Шочикецаль («Песнь в честь богини цветов и любви»).
От расположения, здоровья и деятельности этих и множества других богов зависело благополучие всего миропорядка, земли, людей, и естественно поэтому пристрастное отношение древних науа к своим покровителям. Однако мифо-философия науа, запечатлевшая стихийную диалектику бытия, которую создают все древние народы, отличалась (и это во многом характерно и для майя) каким-то особым драматизмом, напряженностью переживания и вдумывания в тайны мироздания, в вопросы о судьбе человека в игре обожествленных сил природы. Для народов Мексики и Центральной Америки космос был не застывшей картиной, где все - раз и навсегда, а ареной беспрерывной борьбы, схождения и расхождения, изменчивости и взаимоперехода противоположных сил — жизни и смерти, дня и ночи, солнца и луны, света и мрака, влаги и засухи. Не случайно самый абстрактный из богов науа — бог дуальности, двойственности — был и самым первым в их пантеоне. С замечательной силой и лаконичностью эта коренная для поэзии народов науа идея воплотилась в таком скульптурном образе науа, как голова женщины, половина которой — лицо, а половина — голый череп. Не менее выразителен, например, и такой образ майя, как бог смерти, несущий в руках факел жизни.
Мы вспомнили о пластических образах богов потому, что статика скульптурного образа, запечатлевающего бога в главной его функции и в соответствующей позе, господствует и в гимнической поэзии. Поэтические портреты богов, снаряженных свойственными им атрибутами, будь то жезл, щит, мотыга, плюмаж, — это своего рода словесные эквиваленты замечательной скульптуры науа. Другая характерная особенность искусства народов Мексики, отразившаяся и в гимнической поэзии, — повышенный (сравнимый с древнеегипетским искусством) антропозооморфизм, то есть изображение богов в образах людей-животных: женщина-змея (Коатликуэ), пернатый змей (Кецалькоатль), люди-ягуары, люди-птицы, люди-бабочки и тому подобное. Для того чтобы полностью оценить, скажем, поэтический образ Коатликуэ, следовало бы знать, каков был знаменитый скульптурный образ этой богини — матери земли, начала рождающего и поглощающего: сочетание элементов человеческого тела, змеи, орлицы, початков маиса, черепов.
Наконец, знакомясь с гимнами богам, следует обратить внимание и на повышенное значение цвета, на резкую и контрастную цветовую гамму. Связано это с тем, что каждый бог имел свое символическое цветовое обозначение.
Но, как и во всех развитых культурах, поэтическая мысль, уходившая в небеса и в недра земли, в конце концов возвращалась на землю, чтобы понять человека и окружающий его мир, ибо во всех своих вариациях она была формой развития гуманистических представлений. Вот человек родился («Песнь богини рождений»), что его ждет, кто он и что есть мир — таковы исходные вопросы другого известного нам слоя поэзии науа — поэзии лирико-философского склада. Очевидно, связанная со «школьной» традицией преподавания искусств, она, в отличие от гимнов, которые не меняли своего древнего сакрального смысла и символики, отражала более подвижные и не столь прочно связанные с непререкаемым авторитетом религии сферы сознания. В этом слое поэзии с особой отчетливостью проявилась такая важнейшая особенность эстетики народов Мексики и Центральной Америки, как ее ориентированность в гораздо большей мере не на бытовые аспекты окружающего мира и не в сферу непосредственной человеческой деятельности (хотя, конечно, и это ей известно), а в область отношений человека с самыми главными, что называется, сущностными силами бытия. Такая ориентация влекла за собой стремление не к описанию явления, а к вскрытию его внутреннего смысла и определяла преобладание начала символически-стилизованного, сводящего все наблюдаемое к обобщенным и лаконичным
