отправлять?
– А вдруг он совершил чего? Преступление…убил кого, и притворяется, что не помнит. Прибьёт нас с Надюхой и всё.
– Может он чего и совершил, так что, на улице теперь ему жить? Ты хотя бы на него посмотри!
– Ох, Стёпа, что с того, что посмотрю? Где он?
– Да здесь, за забором сидит, на лавке твоей.
– Больше некуда было вести?
– Да мы с Клавкой перебрали всех. Никто не может взять, кроме вас. А хлопец видный, только что-то с головой у него приключилось, и ничего при нём нет, ни документов, ни денег, ни карточек каких, ни телефона. Гол, как сокол.
Мужчины вышли во двор, поросший густым спорышом. Дом у Веденских был маленький, но аккуратный, выкрашенный свежей известью после зимы, крытый яркой рыжей черепицей. По двору гуляли куры разной масти. На яблоне у входа висел рукомойник, и там же к стволу прислонилось маленькое зеркало. Дом обрамляли сараюшки, где обитала разная живность, росли груши, несколько яблонь, сливы, вишни. Кусты крыжовника и смородины начинали стройные ряды ягод и овощей. На них равнялись морковь, лук, перцы, огурцы, чеснок, помидоры и другие обитатели грядок. Был ещё один огород, побольше, над которым ни свет, ни заря уже склонилась Надежда Васильевна, палимая солнцем и поливаемая дождём. Андрей сидел на лавке за забором в густой липовой тени. Глаза у него были прикрыты.
– Ну, прям Иисусик! Господи, прости! Кузьмич, глянь!
– Да я смотрю.
Кузьмич подошёл поближе к молодому мужчине. Вид у него был, прямо скажем, бледный. Одежда, волосы, руки замазаны грязью. На голове внушительная шишка с кровоподтёком. Лицо тоже в грязи, но под грязью – печать бледнолицего городского жителя.
– Городской, – сказал Иван Кузьмич голосом опытного следователя.
– Да и я смотрю, – поддакнул Степан Семёнович.
– Ты чей? Откуда родом? – спросил Иван Кузьмич у Андрея.
Парень медленно открыл глаза и сказал:
– Ничей.
– Я ж тебе говорил, Кузьмич, не помнит он ничего.
– Подожди, – одёрнул его Иван, – хорошо, ничей. Где живёшь?
Глаза парня медленно закрылись:
– Нигде. Не помню.
– Вообще, на преступника он не похож, – продолжал Кузьмич, – хотя, кто его знает, какой он из себя, сегодняшний преступник.
– Это всё философия, Кузьмич, преступник, он и есть преступник. У него скулы пошире должны быть, и пальцы покороче, и в лице что-то бегающее, – продолжал Семёныч голосом напарника много лет работающего с другим следователем в связке. А потом добавил, – мы его не кормили. Сколько не кормлен, не знаю.
– А как звать тебя? Есть хочешь?
– Не знаю. Хочу.
– Вот дела… Нам же как-то назвать тебя надо. Парень, тебя назвать?
– Назовите.
– Посовещавшись, Кузьмич и Семёныч остановились на двух простых именах: Фёдор и Борис, хотя Бориса выложили с заминкой, так как уж больно много деревенских козлов носили это имя.
– Ты сам как хочешь называться, Фёдором или Борисом, какое имя больше подходит тебе?
– Фёдор.
– Вот и хорошо. Пойдём ка во двор. Там мы тебя попробуем искупать…
Не дослушав фразу Ивана Кузьмича, новоиспечённый Фёдор, бывший Андрей, сполз со скамейки и на четвереньках отправился к воротам.
– Братец, ты что, ходить не умеешь?
– Не знаю.
– А пробовал? Ходить пробовал?
– Не пробовал.
– Так попробуй. Мы тебе поможем, коли впервой. А ну, Семёныч, подсоби.
Странную картину иногда можно увидеть где-то в далёкой деревне. Двое пожилых мужчин поднимают с колен молодого. Он встаёт и падает. Мужчины опять поднимают его, подпирают с двух сторон и втроём они долго стоят на дороге. Встречный ветер мешает сделать им единственный первый шаг.
– Давай, Фёдор, – против ветра пойдём, – оно даже легче против ветра, по ветру и дурак сможет. Это всё равно, как против течения идти. Не река тебя несёт, а сам ты идёшь по жизни. Делай шаг. Представляй впереди яичницу с белым хлебом, чтобы легче было шагнуть.
– Кузьмич! Он что, животное какое, что перед ним яичницей машешь?
– Постой, смотри, шажок-то делает!
Так, подпирая младшего товарища, а потом, отстранившись, трое вступили на двор Кузьмича, и работа закипела. Под яблоню с рукомойником вынесли большое цинковое корыто, нагрели и развели воды, усадили туда Фёдора, помыли, переодели его в старую, но чистую одежду хозяина, и тот, завязав себе полотенце вокруг шеи вместо фартука, встал у плиты второй раз за утро. На столе опять зазвенели перья лука, задышали ломти хлеба, а на сковороде зашипела яичница, и когда очередное яйцо медленно приземлялось в кипящее масло, за спиной Кузьмича выросла фигура Надежды Васильевны:
– Что, завтракать собрались?
– И ты с нами…
– Кто у вас там? – Надежда Васильевна кивнула на холмик с грязной одеждой.
– Подкидыш это, – вступил в разговор Степан Семёнович. Подкинули нам, а я привёл к вам.
– Кто подкинул?
– Не знаем. Может ЦРУ, – попытался пошутить Семёныч, но встретив взгляд Надежды Васильевны, осёкся.
Узнав суть дела, Надежда Васильевна быстро прошла в комнату и села напротив Фёдора.
– Не спрашивай его ни о чём пока, – крикнул Кузьмич с веранды, – пусть поест сначала, и сама покушай, – Кузьмич подмигнул Степану Семёнычу, разложил еду на тарелки, а на огонь водрузил чайник. Надежда Васильевна не ела. Она смотрела, как мужчина, одетый в Кузьмичёвы лохмотья, протягивает руку к хлебу, подносит ко рту, и будто что-то вспыхивает в нем. Ничем не замутнённый восторг разливается по лицу, и через мгновение его рот уже забит. Надежда подсунула ему свою тарелку и шепнула Кузьмичу:
– Сходи-ка за салом, и медку принеси, – и к хлебу вот уже пристраивается толсто нарезанное сало, в стаканы разливается чай, а мёд сияет в глиняной салатнице.
– Выйдем, – Васильевна кивнула мужу, – Ваня, откуда он?
– Не знаю.
– Как можем взять, если не знаем?
– Да оттуда же, откуда и мы.
– Философствуешь. А если ищут его?
– Если ищут – найдут. Не приютить не можем. Уже помыли.
– Ну, раз помыли… – Надежда улыбнулась, – ладно, пусть поживёт, комната Антона всё равно пустует. А с Манькой как? Ты со Степаном договорился?
– Да. Сейчас пойдёт за инструментом, – Кузьмич громко крикнул – Семёныч! Козу резать пора!
– Иду, – Степан Семёнович не мог оторваться от третьей чашки с чаем, потел и подмигивал Фёдору, – помирает Манька. Пока не померла, зарезать надо. Ты, небось, городской, тебе впервой будет, не смотри.
Фёдор встал из-за стола и неуверенно вышел во двор. Было ветрено и жарко. Опять собирался дождь.
– А где коза? – спросил он у хозяина, – хочу посмотреть.
– А что на неё смотреть, коза и коза. Вон, за той дверцей.
Манька, ещё вчера жалобно блеявшая, сейчас притихла и лежала на соломе. Ничего хорошего не предвещал ей наступивший