Теперь я смотрела на него снизу вверх и пыталась разгадать причины его странной реакции. Потом я, не помогая себе руками, села, свесив ноги, и прижимая к груди съезжавшую простыню, взглянула ему в лицо.
— У тебя такой вид, как будто ты боишься, что я на тебя брошусь и покусаю.
Его лицо приняло недоверчивое выражение.
Он отогнул полу своей легкомысленной гавайки, заляпанной кровью и с огромной дырой на боку, и продемонстрировал свою повязку:
— А кто, по-твоему, это сделал?
— Медсестра. Я только пластырем заклеила. А она пришла и все зашила.
— Я вообще-то про рану. Ты мне бок распорола.
— Я?
— Ты.
Я удивилась, недоверчиво хмыкнула.
— Чем?
— Стеклом. Осколком.
Я взглянула на свою правую руку, где поперек ладони, заклеенный пластырем, саднил и пульсировал порез.
Резко вскинув на него глаза, я пыталась снова разглядеть его лицо и вспомнить хоть одну знакомую черту.
Смуглый, лысый. Без усов, но с короткой бородкой. Хищные брови, прищур, светло-карие глаза… Нет, вне всяких сомнений, я первый раз увидела его здесь, пока он валялся на каталке.
— Да ладно. А за что?
— Давай не придуривайся, а? — раздраженно фыркнул он, но тень сомнения все же промелькнула в его глазах, все так же недоверчиво сощуренных. Он отступил, сложил руки на груди, потом стал задумчиво теребить подбородок.
Я тоже фыркнула в ответ.
— Я не так уж часто бросаюсь на незнакомцев. — Он поднял бровь.
Лицо его приняло странное выражение — смесь недоверия, удивления и непонимания. Я совершенно не имела представления о том, что он там бубнил насчет осколка, хотя порез на моей руке мог служить достаточно правдоподобным подтверждением его слов. Я пожала плечами и, чувствуя, что озноб еще усилился, закуталась в свою простыню, как в плащ, и нахохлилась.
Он снова подошел ко мне вплотную, оперся руками о край каталки, на которой я сидела, и оказался ко мне нос к носу, так, что мне стало видно в его зрачках собственное искаженное отражение. Я не пошевелилась и рассматривала с близкого расстояния царапины на его лице, морщинки вокруг прищуренных глаз…
Он изучал мою реакцию на его явно агрессивное поведение, потом скептически покачал головой и с усмешкой произнес:
— Ты или потрясающая актриса, или у тебя крыша поехала.
— Других вариантов нет? — осведомилась я.
— Другие маловероятны, — сухо отрезал он, не поведя и бровью.
Я немного поерзала, пододвигаясь к нему поближе и давая понять, что его угрожающий вид совершенно не произвел на меня впечатления, высунула из-под простыни руку и провела по его щеке костяшками пальцев. Он замер, и тогда я, подцепив кончиками пальцев его подбородок, притянула к себе его лицо и легонько прикоснулась губами к его губам. Он закрыл глаза и мужественно выдержал еще один мой легкий поцелуй. Потом открыл глаза и спросил едва слышно:
— Что ты делаешь?
— То, что мне хочется, — ответила я и собралась поцеловать его в третий раз, но он резко отшатнулся, глядя на меня почти с ужасом.
— Ты что, правда не помнишь меня?
— Ты, конечно, парень незабываемый и вообще, наверное, неотразимый. Но что-то мне подсказывает, что я тебя не помню. Или не знаю.
Он задумчиво склонил голову набок, упер руки в бока, осматривая меня с головы до босых ног, которыми я, не доставая до пола, начала бултыхать.
— А что ты помнишь?
Я честно задумалась, покопалась в ошметках памяти, помотала головой.
— Мало что. Взрыв, пожар.
— Как тебя зовут?
— Не знаю.
— Откуда ты?
— Не знаю я!
— Как ты сюда попала?
— Я помню взрыв и пожар, больше ничего.
— И все?
— Все.
— Что было до взрыва? Что ты делала? Где была?
— Я не знаю, — сказала я раздельно.
— Ты умеешь читать?
Я пошарила глазами по помещению, нашла несколько табличек с надписями. Шрифт был мелкий, мне не разглядеть. О, на стеклянной двери была надпись с той стороны: «Приемный покой», буквы были перевернутые. Я кивнула в сторону двери и прочитала надпись вслух. Мужчина кивнул.
— У тебя есть документы?
— Не знаю. Вон, кажется, мои вещи, — я кивнула на груду тряпья, которая все еще лежала на кафельном полу. Он кивнул, подошел поближе, поднял и ощупал каждую растерзанную тряпочку. Документов не было, но он почему-то остался доволен.
Он снова подошел ко мне, распахнул на мне простыню, бегло осмотрел мою забинтованную на манер мумии фигуру. Я безучастно наблюдала за его действиями. Он аккуратно прикрыл меня снова, отошел и уже от двери сказал:
— Я сейчас принесу тебе одежду, и мы уйдем. Поняла?
Я кивнула.
Он вышел, напоследок кинув на меня свой пронзительный взгляд с прищуром. Его не было довольно долго. Продолжая сидеть на краю каталки и покачивать ногами, я уже начала подумывать, не уйти ли мне отсюда как есть, босиком и в простыне. И без провожатых.
Вошла давешняя медсестра, неся в руках ворох какой-то одежды. Молча протянула его мне, с сомнением глянула на моего недавнего знакомца, неторопливо шедшего за ней следом. Хотя почему знакомца? Он мне так и не представился.
Он молчал.
Я взяла одежду. Это оказались драные джинсовые шорты, немного свободные мне в талии, но не спадали, и то ладно. И футболка, довольно просторная, что меня тоже вполне устраивало.
— Расскажите, пожалуйста, как нас доставили, — попросил мужчина медсестру.
Она неуверенно улыбнулась, посмотрела на нас обоих и сказала, обращаясь к нему:
— Вас нашли возле горящего здания после взрыва, вы лежали, обнявшись. Мы поэтому вас и поместили тут рядышком.
Я молча надевала слегка оплавленные на подошвах кроссовки на босу ногу. Обувь была, возможно, моя: наделась как влитая.
Когда я выпрямилась, мужчина протянул руку, жестко взял меня за запястье и, кивнув ошарашенной медсестре, потянул меня к выходу.
— Подождите, — сказала нам вслед медсестра, — надо же оформить документы.
Он обернулся, полоснул по ней своим колючим взглядом, решительно вышел, таща меня на буксире, провел по больничным коридорам, прекрасно в них ориентируясь, и вывел из здания больницы.
На улице было солнечно, но горько пахло дымом, и теплый ветерок не приносил свежести.
Мы молча прошагали пару кварталов, прежде чем я поняла, что гарью стало вонять сильнее, а мы явно приближались к месту взрыва.
