вдали от дома, не стеснял себя ни в чем. Разве мог кто-нибудь требовать, чтобы он на чужбине сгорал в тоске по дому, по жене и прочим привычным удобствам? Моряк, если он хочет быть настоящим моряком — мужественным, выносливым добытчиком ценностей, — должен выбросить эти мысли из головы. Да этого от него никто и не требовал, даже Альвина. И об этом вообще не принято было говорить. Лишь порою старые моряки, сидя в тесном кругу за стаканом вина, вспоминали былые похождения. Таков уж заведенный распорядок жизни. Если во всем этом кое-что и не совсем соответствовало ветхозаветным заповедям и если у капитана Зитара завязывались случайные связи то в Кардиффе, то на Тринидаде — это, право же, такие мелочи, над которыми не стоит ломать голову. Андрей Зитар не задумывался над тем, как могут отнестись к этим обычным, по его мнению, и само собой понятным явлениям окружающие люди, например, его жена. Как переживала Альвина долгие годы одиночества, его не волновало. У нее была куча ребят, много обязанностей по дому. Пусть растит мальчиков и ведет хозяйство — этого вполне достаточно, чтобы заполнить жизнь женщины. Кому какое дело до того, что ей только тридцать пять лет, что она здорова и жизнерадостна? Капитан Зитар уходил на юг…
2
Осенью 1907 года судно Зитара «Дзинтарс» после двухлетнего отсутствия бросило якорь в Рижском порту с грузом кузнечного угля. Из Кардиффа они вышли в конце сентября, и команда предполагала добраться до Риги не раньше второй половины октября, но на всем пути дул попутный ветер, позволявший временами доброму паруснику соревноваться в быстроте с пароходами, и команда «Дзинтарса» увидела родные берега дней на десять раньше срока. Это был рекордный рейс капитана Зитара. Вполне понятно, что никто из домашних не встречал его. Судно поставили в Яунмилгрависе[2], а после разгрузки угля увели в Даугавгриву[3] на зимовку. Зитар рассчитал команду, оставил боцмана Кадикиса охранять судно и, уладив дела в портовых учреждениях, собрался домой. Он ничего не писал, желая сделать жене и детям маленький сюрприз. В его чемоданах лежали подарки, купленные за границей; при этом не был забыт ни один, даже самый маленький член семьи Зитаров. Всякий путешественник, надолго разлученный с семьей, становится немного сентиментальным. Он уже заранее во всех подробностях представляет себе час свидания и то впечатление, которое произведет его приезд. Все это получается несколько театрально, здесь, пожалуй, неизбежны поза и некоторая искусственность, но зато сколько радости, как глубоки нежность жены, восторги детей, любопытство соседей! Андрей Зитар представил себе, как он приедет поздно вечером: везде уже темно, дети только что улеглись в свои кроватки. Никто еще не спит. Где-то на кухне или в большой комнате горит лампа, и молодая хозяйка приводит в порядок детскую одежду. Кругом тишина, спокойствие — обычный будничный вечер. И вдруг кто-то стучит в дверь и на вопрос: «Кто там?» — отвечает чужим; измененным голосом. «Папа приехал!» — громко кричат в комнатах, и все соскакивают с постелей, у детей сон как рукой сняло. Никто в эту ночь уже не может уснуть.
Размечтавшись, капитан Зитар почувствовал, что ему не терпится скорее добраться домой. Но в порту он встретил знакомых по мореходному училищу — двух капитанов и штурмана. Все они, подобно ему, поставили суда на зимовку и готовились «стать на прикол» до весны. Кое-кого из них Зитар не видел около десяти лет.
— Так дело не пойдет, Андрей! — заявил ему капитан Екабсон, владелец двухмачтовой развалюхи. — Встречу нужно отметить.
— Когда еще увидимся… — присоединился второй капитан, Берзинь.
Чемоданы Зитара отвезли к штурману Аргалису — он жил в Риге, — и друзья направились в излюбленный моряками кабачок. За долгие годы пережито так много, столько накопилось приключений, — за один вечер и не перескажешь всего. У каждого в портах мира и на разных судах были общие знакомые. Как они поживают? Все так же ли весело у Чарли Брауна в Лондоне? А латыш Петерсон в Барридоке все еще содержит бордингхауз? Как сейчас с поступлением на английские суда?
И казалось, не будет конца беседе, перекрестным вопросам и ответам. В радужном свете воскресали веселые дни молодости бесшабашных парней. Приятели и сейчас еще не считали себя стариками, и представься им случай, любой из них не прочь был бы повторить прежние проказы. Вино располагало к откровенности. С раскрасневшимися лицами, сжимая в руках бокалы, они говорили о таких делах, о которых в трезвом виде принято умалчивать. Капитан Зитар продвинулся в жизни дальше всех, и теперь никто из этих людей не был ровней ему. И все же приятно иногда, забыв разницу положений, почувствовать заискивающую зависть в словах приятелей и оглянуться на те времена, когда все были равны, молоды, полны надежд и веры в себя. Взять хоть бы того же Аргалиса: нечего и думать, что он станет когда-нибудь капитаном. Не найдется такого судовладельца, который доверил бы ему свое судно. Горький пьяница, картежник, в азарте спускающий все до последнего цента, он и собой-то не умеет управлять, не то что судном. А капитан Берзинь? Кто не знает его алчную натуру? Команду он кормит гнилым мясом и салакой, сам во всех портах ходит пешком, а в контору судовладельца подает такие счета на разъезды и расходы по представительству, каких не бывает ни у одного капитана. О скупости Берзиня ходили анекдоты. Для угощения таможенных и портовых Чиновников он держал у себя специально приготовленный напиток: разбавленный спирт, смешанный с перцем и другими специями. У выпившего стакан этой смеси сразу захватывало дух, и он уже не отваживался просить второй. Однажды Берзинь взял пассажиров, они питались вместе с капитаном. За завтраком Берзинь зорко следил, кто сколько мажет на хлеб масла. Среди пассажиров был один друг самого судовладельца, любивший намазать масла побольше. Берзинь глядел, глядел, как барин транжирит драгоценный продукт, и наконец не выдержал. Вырвав у него из рук ломоть хлеба, он соскоблил ножом масло, оставив тонкий, прозрачный слой, и вернул хлеб пассажиру со словами:
— Вот как нужно намазывать масло на судах…
Но уволить его за эту грубость не пришлось — он был владельцем четвертой части судна. После каждой поездки команда его судна брала расчет.
Екабсон! Ну, это мелкая птица. Двухмачтовая посудина, построенная еще отцом, старая, отслужившая свой век гнилушка, державшаяся с помощью вара, честного слова и молитв. Сам он напоминал скорее крестьянина, чем капитана: одевался в серую домотканую одежду и грубый кафтан, сморкался в хлопчатобумажный
