сожалел обо мне, а горесть мою почитал ребячеством.
Я выдумывала тысячи средств, дабы усилить в сердце его любовь и дать ему живее почувствовать всю цену обладания мною; я начала показывать особенное внимание Лоренцу, прогуливалась с ним одна, и часто по несколько часов сряду в обширных садах его матери; иногда казалось мне, что он приходил в замешательство, что взоры его говорили: для чего Теана принадлежит моему другу? — Эльфриди молчал, не делал мне ни малейшего упрека, и был спокоен по-прежнему. — «И ты не чувствуешь ревности?» спросила я у него однажды. — «Ревности, Теана? я лишу себя жизни в ту минуту, в которую почувствую ревность! Могу ли постигнуть ужасную мысль, что Теана способна любить не меня и может когда-нибудь существовать для другого!» — «Но что если бы любовь моя уменьшилась, если бы новая привязанность прельстила мое сердце… почему… знать… прихоть…» — «Невозможно, милый друг, невозможно!» — «Какая спокойная, непостижимая доверенность! Нет, Эльфриди! никакой мужчина не способен любить так нежно, как женщина!» — «Быть может, Теана, отвечал Эльфриди, но я люблю тебя так нежно, как только мужчина любить способен…».
Слова сии, которые, в начале нашей связи, привели бы в восторг мою душу, показались мне истинным выражением равнодушия. Жить в такой нерешимости было для меня адскою мукою. Батюшка, заметив перемену мою в обхождении с Лоренцо, начал опять надеяться, что его первая надежда (выдать меня за этого молодого человека замуж) будет наконец исполнена. Он начал ободрять Лоренцо, который всегда отвечал ему, что сердце мое принадлежит уже другому, что он не надеется и даже не желает мною обладать, хотя почитает меня достойною обожания. Батюшка не терял однако терпения. Время все переделает, думал он, и при всяком случае давал чувствовать Эльфриди, что он никогда не может быть моим супругом — но Эльфриди верил своему сердцу, верил моей любви и был спокоен.
Мнимая холодность его вывела наконец меня из терпения. Я начала показывать ему равнодушие и даже принудила себя прервать с ним всякое сношение — чего это стоило моему сердцу, вы сами легко можете вообразить, если хотя немного знакомы с любовью; но я поддерживала себя надеждою оживить мертвую душу Эльфриди. Безрассудная! душа его была всегда оживотворена любовью, чистейшею, не смешанною ни с каким подозрением — ах! эта истина сделалась для меня несомненною, но когда же? — в ту минуту, когда погибло все мое счастье! Эльфриди огорчился моею переменою; но мне показалось, что он огорчился слишком мало; я ожидала ревности, мучения, отчаяния, — ожидала для того, чтобы иметь счастье успокоить и опять обрадовать сердце моего друга.
Я выдумала средство — и теперь не постигаю, как могла такая безрассудная мысль поселиться в голове моей. Я написала записку к Лоренцо, в которой уверяла, что наконец любовь его меня тронула; что я готова ее разделять; что один только Эльфриди присутствием своим возмущает мою душу; что надобно его удалить; что будучи от него избавлена, я соглашусь без всякого замедления быть супругою Лоренца.
Эту записку отдала я одной старой служанке, приказав отнести ее к Эльфриди, которому должна была она сказать, что послана мною к Лоренцо Пола. Так и сделалось! Эльфриди более двух недель не показывался мне на глаза. Я начала страшиться, что отдалила его от себя совершенно, и уже готовилась к нему писать, чтобы открыть свою хитрость и звать его к нам в дом; но он предупредил меня своим посещением. Я почти не заметила никакой перемены в его обхождении: он казался внимательным ко мне по-прежнему. Лицо его было бледно, это правда; иногда ловила я его взгляды, с мрачным унынием на меня устремленные — но более ничего не могла я заметить. «Боже мой! думала я, неужели этот человек не чувствительнее камня? неужели он не способен почувствовать ревности? или совершенная холодность поселилась уже в его сердце?» И снова мучительное беспокойство овладело моею душою. Я не могла его снести, подошла к Эльфриди и спросила у него: любишь ли меня, Эльфриди? — «Столь же много, как и ты меня!» — «Итак, ты должен предпочитать меня всему на свете! я спокойна». — Он посмотрел на меня быстро, в глазах его изобразилось негодование. «Теана, — сказал он, — мы здесь не одни. Мы не можем объяснить друг другу свободно того, что чувствует наше сердце. Прошу тебя, и прошу в последний раз, приди на берег озера: там будем мы без свидетелей; там…» на глазах его навернулись слезы. Я не могла не согласиться на его просьбу. Мы вышли за город и скоро пришли к тому мету, где Минчио светлыми волнами своими образует озеро. Лодка привязана была к дереву. Эльфриди, не говоря ни слова, вошел в лодку и подал мне руку — взоры его блистали; я содрогнулась, когда он отвязал веревку, ударил по воде веслом — и лодка двинулась от берега. Тайная грусть, неизъяснимое предчувствие наполнили мою душу — я смотрела на небо, сумрачное, но спокойное, и готова была плакать.
Несколько минут мы плыли в молчании. — Эльфриди не спускал с меня глаз, и никогда не смотрел он на меля такими глазами: они пылали любовью; казалось, что вся душа его, с сим пламенным взором, переливалась в мою душу — я сама погружена была в безмолвное упоение; сердце мое стеснялось; я не находила слов.
Мы выплыли на средину озера. «Teaна, сказал Эльфриди, куда мы едем?» — «Хотим прогуливаться по озеру, Эльфриди». — «На смерть, Теана». — Волосы на голове моей поднялись дыбом — «На смерть! что ты хочешь делать Эльфриди? — умертвить меня?» — «Нет, Теана; но мы должны умереть оба!» — «Умереть, Эльфриди! для чего же умереть?» — «Тебе не можно жить после твоей измены, а без тебя я не имею нужды в жизни. Прочти это письмо», — и он подал мне записку мою к Лоренцу. — «О мой друг! ты в заблуждении! Лоренцо»… — «Остановись, Теана! судьба наша решена! раскаяние здесь не у места! вооружи себя мужеством и приготовься. — Видишь ли эту доску? — Вот все, что между нами и вечностью. Теана, ты изменила моей любви, но ты умрешь моею, и я погибну твоим. Вспомни эту клятву, произнесенную пред алтарем в присутствии самого Бога; вспомни свои слова, которые остались запечатленными в моем сердце! Клянусь, говорила ты, смотря на Христовы Тайны, клянусь принадлежать тебе, и никому, кроме одного тебя! Теана, допущу ли тебя нарушить эту клятву!» — «О Эльфриди, друг мой! я и теперь клянусь быть твоею! Вид обмана,
