чистым сияющим светом, а как описать свет? Даже Эйнштейн бился над этой загадкой. Недавно астрономы перенастроили свои крупнейшие телескопы, направили их на крохотный излом в космосе и смогли увидеть отблеск удивительного небесного светила, которое назвали Эарендел, что на староанглийском значит "Утренняя звезда". Ее отделяют от нас миллиарды световых лет, вероятно, она давно погасла. Эарендел даже ближе к Большому взрыву, моменту Творения, чем наш Млечный Путь, но все еще видна смертным, потому что излучала ослепительный свет.
Такой была моя мать.
Вот почему я ее видел, ощущал ее присутствие - всегда, но особенно - в тот апрельский полдень в Фрогморе.
Я нес ее знамя, и в этот парк пришел потому, что хотел мира. Я хотел мира больше всего на свете. Я хотел мира ради своей семьи, и ради себя, но больше всего - ради нее.
Люди забыли, как настойчиво моя мать боролась за мир. Она много раз объехала вокруг земного шара, ходила по минным полям, обнимала больных СПИДом, утешала сирот войны - неизменно трудилась для того, чтобы принести где-то кому-то мир, и я знал, как отчаянно она хотела бы - нет, на самом деле хотела - чтобы между ее сыновьями, между нами двоими и папой был мир. Чтобы мир воцарился в семье.
Виндзоры долго находились в состоянии войны. Распри в наших рядах разгорались и затухали, это началось несколько веков назад, но тут - другой случай. Произошел полномасштабный разрыв на публике, и последствия его могли оказаться непоправимыми. Так что, хотя я приехал домой в такой спешке исключительно на похороны дедушки, меня попросили, пока я здесь, тайно встретиться со старшим братом Уиллом и отцом, чтобы обсудить положение дел.
Найти выход.
Но сейчас я еще раз посмотрел на свой телефон, потом окинул взглядом тропинку парка и подумал: "Наверное, они передумали и не придут".
Долю секунды я раздумывал, не отказаться ли от этой затеи: может быть, лучше в одиночестве прогуляться по парку или вернуться в дом, где мои кузены пьют и рассказывают истории о дедушке.
Но вот, наконец-то, я их увидел. Плечом к плечу приближались они ко мне, выглядели непреклонными, почти угрожающе. Хуже того - они, кажется, были абсолютно заодно. У меня душа ушла в пятки. Обычно они пререкались по тому или иному поводу, но теперь, по-видимому, между ними царило полное согласие, они объединились.
Я подумал: "Так, мы встретились для прогулки...или для дуэли?".
Я встал с деревянной скамейки, осторожно шагнул им навстречу и вымученно улыбнулся. Они не улыбнулись мне в ответ. Теперь мое сердце действительно бешено заколотилось. Я заставил себя дышать глубже.
Кроме страха я чувствовал что-то вроде гиперосознанности и невероятно острую уязвимость, которую ощущал в другие ключевые моменты своей жизни.
Когда шел за гробом матери.
Когда впервые участвовал в сражении.
Когда произносил речь в разгар панической атаки.
Возникло то же самое чувство, что я пускаюсь на поиски неведомого и не знаю, смогу ли найти искомое, но в то же время - абсолютное осознание того, что назад пути нет. Чувство, что я вверяю себя своей судьбе.
"Ладно, мама, - подумал я, ускоряя шаг. - Начнем. Пожелай мне удачи".
Мы встретились на середине тропинки.
- Уилл? Папа? Привет.
- Здравствуй, Гарольд.
Мучительная скованность.
Мы повернулись и гуськом пошли по усыпанной гривием дорожке к увитому плющом мосту.
Мы шли в ногу, не сговариваясь, делали одинаковые размеренные шаги, склонив голову, и рядом были все эти могилы - как тут было не вспомнить похороны мамы? Я приказал себе об этом не думать, вместо похорон заставлял себя думать о приятном скрипе гравия под ногами и о том, как наши слова улетают, словно клубы дыма на ветру.
Будучи британцами и Виндзорами, мы как бы между делом начали говорить о погоде. Обменялись впечатлениями о похоронах дедушки. Со скорбной улыбкой мы напомнили друг другу, что он спланировал всё до мельчайших деталей сам.
Светская беседа. Изысканнейшая светская беседа. Мы коснулись всех второстепенных тем, и я всё ждал, когда мы перейдем к главному вопросу, не понимая, почему мы всё ходим вокруг да около и как, черт возьми, мои отец и брат могут сохранять невозмутимое спокойствие.
Я огляделся по сторонам. Мы преодолели довольно большое расстояние и оказались прямо в центре Королевского кладбища, скорее благодаря крепким лодыжкам, чем мыслям о принце Гамлете. Если подумать...разве я сам не попросил однажды, чтобы меня похоронили здесь? За несколько часов до того, как я отправился на войну, мой личный секретарь сказал, что мне следует выбрать место, где будут похоронены мои останки. "Если случится наихудшее, Ваше Королевское Высочество...На войне может случиться что угодно...".
Вариантов было несколько. Часовня святого Георга? Королевская усыпальница Виндзоров, где теперь упокоился дедушка?
Нет, я выбрал это кладбище, потому что здесь был очаровательный парк и оно казалось умиротворенным.
Мы стояли почти на лице Уоллис Симпсон, папа начал читать мини-лекцию о личности, покоящейся вот здесь, о королевской кузине, покоящейся вон там, все - прежде знаменитые герцоги и герцогини, лорды и леди, теперь лежат под травой лужайки. Он всю жизнь изучал историю, у него были тонны информации, которой он жаждал поделиться, и у меня возникла подспудная мысль, что мы, должно быть, пробудем здесь очень долго, а в конце будет экзамен. Но папа проявил милосердие и замолчал, мы продолжили прогулку по заросшему травой берегу озера и вышли к маленькой лужайке, усеянной нарциссами.
Вот здесь мы и перешли к сути дела.
Я попробовал объяснить свою точку зрения. Мне это не особо удалось. Во-первых, я по-прежнему волновался, пытался держать эмоции под контролем, говорить внятно и лаконично. Кроме того, я поклялся себе, что не допущу, чтобы эта встреча закончилась очередным спором. Но вскоре понял, что это зависит не от меня. Папа и Уилл должны были сыграть свои роли, и они рвались в бой. Всякий раз, когда я отваживался на новое объяснение, начинал развивать новую мысль, один из них или оба меня перебивали. Особенно Уилл не желал ничего слушать. После того, как он несколько раз заткнул мне рот, мы устроили снайперскую ироническую перепалку, говорили друг другу то же самое, что говорили уже много месяцев и даже лет. Атмосфера так накалилась, что папа поднял руки: "Довольно!".
Он встал между нами и посмотрел на наши раскрасневшиеся лица:
- Пожалуйста, мальчики, не заставляйте меня страдать на склоне моих дней.
Он говорил слабым скрипучим голосом. По правде говоря, это был
