нашего социалистического производства. Как много экономии может дать нашему хозяйству.
Зато тогдашние второклассники Володя Тарасов и Володя Образцов твердо знали: каждый собранный ими килограмм металлического лома — это новое оружие для наших бойцов. И ребята собирали лом, где только могли — по дворам, по квартирам, по свалкам… Собирали сами, по собственной инициативе, без всякого напоминания старших. Собирали так истово, что за этими двумя потянулись вскоре в классе и другие. И буквально за несколько дней ученики второго класса 227-й школы сдали государству 300 килограммов лома.
300 килограммов за несколько дней!..
Или учащиеся 116-й школы Лида Смирнова, Галя Дубова, Лена Львова и Люся Прохорова. Летом сорок второго года они по нескольку раз в неделю отправлялись в пригород за дикорастущими травами. Вы думаете, они собирали их для себя лично? Нет! Больше 100 килограммов питательной зелени сдали девочки в школьную столовую в добавление к скудному дневному рациону.
Что такое голод, испытали на себе и школьницы Селиванова, Михайлова, Федорова, Белякова и Белавина.
Вероятно, именно это, пережитое ими первой блокадной зимой мучительное чувство голода и заставило их летом сорок второго года, не раздумывая ни одной секунды, броситься в горящее здание, где находился продуктовый магазин. Слишком хорошо знали девочки цену каждому грамму хлеба, каждому грамму крупы, чтобы отнестись к этой беде равнодушно.
Дым разъедал глаза, перехватывал дыхание, но пионерки выносили на улицу мешок за мешком, вытаскивали ящик за ящиком. Они не оставили своей опасной работы даже тогда, когда прибыли вызванные Беляковой пожарные машины.
…Не припомню, откуда были взяты записанные мною в одном из блокнотов строки: «Блокада была трудным экзаменом для подростков, для всех ленинградских мальчиков и девочек. Экзаменом на истинно коммунистическое отношение к людям, на великодушие и благородство сердец».
И сразу же под этой записью четыре слова: «Вера Щёкина. 39 детей».
Помнится, рассказывала Вера о себе предельно скупо. Да, она командир отряда МПВО. Ходит по домам. Помогает тем, кто нуждается в ее помощи. Первого ребенка разыскала случайно. Пришла вечером в отряд женщина. Отдала ключи от одной квартиры. Сказала: «Там очень плохо. Надо помочь людям». Вот Вера и пошла. Фонарика у нее с собой не было. Спички в Ленинграде ценились так же, как хлеб. В полной темноте поднялась она по обледеневшей лестнице. Ощупью нашла замочную скважину. Открыла дверь. Все так же ощупью прошла по нескольким комнатам. Когда услышала в одной слабенький, жалобный писк ребенка, обрадовалась. Все-таки живое существо. Но рядом с копошившимся на кровати ребенком она нащупала мертвую, давно окоченевшую женщину.
Ребенок, которого Вера принесла тогда в детский приемник, был на ее счету первым. Потом она спасла от смерти еще 38 ребятишек. Фамилии семерых были неизвестны. Их записали Щёкиными.
«Семеро Щёкиных» — так назвала я материал об этой девушке — великодушной, мужественной, благородной.
…Пятнадцать, шестнадцать лет!.. До войны подростки в шестнадцать только расставались с красными галстуками и получали право называться членом Ленинского комсомола. Для войны — это был возраст уже взрослого, зрелого, вполне сложившегося человека. Недаром ЦК ВЛКСМ вынес в те годы решение принимать в комсомол не с шестнадцати, а с четырнадцати лет.
Когда Нина Догадаева пришла в Приморский райком комсомола и потребовала, чтобы ее зачислили бойцом в бытовой отряд, ей было почти шестнадцать. Но выглядела она так, что в райкоме еще долго называли ее «ребенком», а в отряде — «Чижиком».
Работа, которой Нине приходилось заниматься в первую блокадную зиму, может теперь показаться простой и легкой. Подумаешь, трудность разнести заболевшим приморцам обеды на дом.
Но в блокноте у меня против Нининой фамилии стоят три больших «Т», что означает три больших трудности.
Под первым «Т» подразумевалась погода. Мороз в Ленинграде стоял той зимой невероятной жестокости. И Нина во время своих многочасовых походов замерзала так, что пальцы на ее руках деревянели, теряли способность гнуться и она все время смертельно боялась, как бы ей не выронить судки с обедом, который с таким нетерпением и такой надеждой ожидали больные, изголодавшиеся, обессиленные люди.
Второе «Т» расшифровывалось словом «лестницы». Не следует забывать, что Нина голодала ничуть не меньше, чем те ленинградцы, которым носила еду. От голода и холода ноги у Нины распухли и мучительно болели. И когда она заканчивала наконец бесконечное восхождение по лестницам, давно ставшим похожими на ледяные горы, то сама уже лишь с величайшим трудом добиралась до постели.
Но самая большая трудность заключалась, пожалуй, в том «Т», которое означало слово «соблазн». Да! Да! Соблазн. Обыкновенный человеческий соблазн. Попробуйте взять на себя труд разносить людям еду (как бы примитивна она ни была), если самих вас давно уже мучает голод. Если за крохотный кусочек хлеба вы, не задумываясь, готовы отдать несколько лет жизни.
Какой сильной волей, каким мужеством и благородством сердец должны были обладать бойцы бытовых отрядов, чтобы удержаться от соблазна и донести в целости и неприкосновенности 125-граммовый кусочек хлеба, который на языке ленинградцев назывался суточной нормой…
В моем блокноте имеются сделанные в разное время несколько записей: «Ася Михайлова — 14 лет», «Настенька Михайлова — дружинница», «Анастасия Михайлова, Кировский район, — пятнадцать лет». И, наконец, «Михайлова — дочь города-фронта».
Все эти записи относятся к одному человеку — сандружиннице Кировского района Насте Михайловой.
Когда я увидела ее впервые в декабре сорок первого года, я не то что удивилась, нет. К тому времени я уже привыкла ничему не удивляться. Просто мне стало больно. Ведь совсем еще девочка. Маленькая, худенькая, такая на вид беззащитная. Разве место ей там, где взрываются бомбы, снаряды, где рушатся дома и гибнут люди…
Но маленькая, худенькая Настенька оказалась удивительно проворной, надежной и смелой. До удивления смелой. Вначале ее согласились взять в дружину при одном непременном условии: «Будешь связисткой, а в остальные дела чтобы не путаться». Настенька охотно согласилась на все условия. Связисткой так связисткой, лишь бы зачислили.
Зато как только зачислили, началось. В городе тревога. Упала в районе фугаска. Раненых столько, что группе дружинниц, прибывших на место поражения, не справиться. В абсолютной тьме, самыми близкими, досконально изученными путями (район надо знать, как свои пять пальцев), Настенька бежит за подкреплением. Ну, а потом? Что ей делать потом! Не станет же она стоять сложа руки, когда люди ждут помощи. И вот она уже вытаскивает откуда-то из-под обломков ребенка. Быстро ощупывает, нет ли где перелома. Уносит в ближайшее укрытие. Успокаивает. Передает кому-то на руки и снова бежит к развалинам дома, где стонут раненые.
А в сорок
