в Охотск, потом плыл на японской шхуне до Владивостока.
— Спешил к приморским правителям братьям Меркуловым, а попал на Земский собор. Странно увидеть такое зрелище, как Земский собор, на краю русской земли, — говорил Куликовский, не гася смеющихся глаз. — Вообразите, генерал, театральный зал, переполненный толпой знатных и незнатных, именитых и никому не ведомых лиц. Эта толпа— увядший цвет русского дворянства и буржуазии, — волею судьбы попавшая на берег Тихого океана. Там и аристократы, и гвардейские офицеры, и архиереи, и сибирские купцы, и казачьи атаманы, они собрались, чтобы восстановить на русском престоле династию Романовых. Военный оркестр играл «Боже, царя храни», мелькали наряды, звенели шпоры, блестели погоны, а небо над приморским городом напоминало влажный бархат театрального занавеса.
Земский собор провозгласил восстановление династии Романовых и предложил корону вдовствующей императрице Марии Федоровне. Но ежели, паче чаяния, она откажется, собор наметил в цари великого князя Николая Николаевича, а пока, до его приезда во Владивосток, избрал главой русского государства генерала Дитерихса.
Дитерихс на другой же день переименовал Приморское земство в Земский Приамурский край, себя объявил воеводой, из каппелевцев и семеновцев создал четыре земские рати. В Приамурье сейчас возникают священные дружины. Зачем возвращаться в допетровское время, не понимает никто, что это даст, никто не знает.
— Дитерихс и при адмирале Колчаке создавал полки Иисуса Христа да магометанские отряды. Возил с собой походную церковь, ее, к слову сказать, красные захватили где-то под Курганом. Дитерихс два батальона положил, но отбил у противника свои иконы, — сказал Пепеляев, а сам думал о причинах появления Куликовского в Харбине: «Ведь что-то же передал с ним Дитерихс?»
— Воевода подтвердил мое губернаторство, но посоветовал освободить Якутск от красных. Сказал: «Если в Якутии есть губернатор, то нужен и полководец, который освободил бы край». И назвал вас, генерал, и вот я в Харбине.
Все стало ясным. Гость еще не округлил своей речи, а Пепеляев уже был согласен, но приличия ради спросил:
— У меня нет доказательств, что в Якутии ненавидят большевиков.
— Вот доказательства, — Куликовский открыл саквояжик, выложил на стол пачки американских долларов и школьные тетради, исписанные чернильным карандашом. Деньги небрежно отодвинул на край стола, тетрадки подал генералу: — Это протоколы Нельканского совещания оленеводов, съезда русских, якутских и тунгусских поселений Якутии. Представители разных национальностей просят о помощи им в борьбе против большевизма.
Пепеляев просмотрел обращение к солдатам Красной Армии от совета народной обороны Якутской области.
«Братья красноармейцы!
Ведь вы сами знаете, что большинство ваших руководителей— не русские: их деды и отцы не проливали кровь за Россию, на костях их предков не создавалось наше величие. Вся эта интернациональная свора авантюристов не связана с русским народом, что для них русские традиции, культура, вера и хозяйство?
Они без всякого сожаления посылают вас, братья, истреблять русский народ. И во имя чего? Во имя удовлетворения своих буйных страстей! На такое предательство должен быть общий крик русских душ: руки прочь от опозоренной, раздавленной родины — России!
Мы же — вместо дружного протеста против произвола над русским народом — разделились на красных и белых и льем братскую кровь, чем дали возможность торжествовать над нами иностранным рожам…
Во имя счастливой родины мы зовем вас в наши ряды борцов за оскорбленный, униженный народ…»
Пепеляев отложил на край стола обращение, сказал с кислой усмешкой:
— Не слишком грамотно и не шибко убедительно. К тому же ни слова о защите интересов якутов и тунгусов. Скажите, кто входит в совет народной обороны Якутии?
— Подобрались люди солидные. Купцы Галиба-ров, Борисов, Филиппов, а командует армией повстанцев корнет Коробейников. Но он очень молод, у него нет опыта, нет военных знаний, — ответил Куликовский.
— У них есть политическая программа? — опять спросил Пепеляев, косясь на пачки ассигнаций.
— Кто же нынче не имеет программы! Мы создадим Якутскую республику с парламентарным образом правления, но она будет скреплена военной дисциплиной; Якутские поселения станут военными крепостями.
— Военные поселения насаждал в России еще Аракчеев, — рассмеялся Пепеляев.
— Умные идеи не стареют. Я убежден: республика без военной дисциплины — тело без позвоночника. Дитерихс обещал поддержать якутских повстанцев, если вы станете во главе их. Для начала он выдал вот это, здесь двадцать тысяч долларов. Я добавлю шестьдесят тысяч из губернаторского фонда, а представитель американской фирмы «Олаф Свенсон» — еще сто тысяч.
— Что это за фирма? Почему она заинтересована в нашем походе на Якутск? — спросил Пепеляев, подчеркивая слово «нашем».
— «Олаф Свенсон» вложила большие миллионы в русский север. Еще нам помогут компании «Гудзон Бей», фирма Холмса, охотские золотопромышленники Бушуевы, Яныгины, якутские купцы Сивцевы. Их было шесть братьев, но двоих расстреляли красные, оставшиеся в живых объявили войну большевикам. Имя Сивцевых в тайге — золото, их слово — закон. Итак, во Владивостоке мы зафрахтуем несколько пароходов, командующий японскими оккупационными войсками генерал Талибана даст боеприпасов, и мы выйдем в Охотск. Там на реке Кухтуе, в поселении Булгино, нас ожидает отряд Ивана Яныгина — это наши таежные вандейцы, — заключил Куликовский.
В особняке на привокзальной улице Харбина наступили шумные дни: то и дело хлопали двери, толпились офицеры, молодые дворяне, купеческие сынки, искатели приключений откликнулись на призыв Пепеляева принять участие в якутском походе.
Первым явился Анатолий Энгельгардт — смоленский дворянин, офицер Семеновского гвардейского полка, перебежавший к Колчаку из 5-й армии красных. Колчак произвел Энгельгардта в капитаны, он командовал егерским батальоном и пользовался в окружении верховного правителя славой бретера и бабника.
— П’едставьте мое состояние, господин гене’ал, когда я п’очитал в газете ваше п’иглашение, — грассируя, заговорил Энгельгардт. — Это было состояние полного счастья, наконец-то, думал я, п’обил новый час служения отечеству.
Потом пришел полковник Андерс, мрачная слава сопутствовала этому невысокому человеку. Он расстреливал партизан в Барнауле, вешал рабочих в Красноярске, но невозможно было угадать в нем убийцу по безмятежным голубым глазам, по вежливой улыбке. В последние месяцы колчаковщины Андере командовал карательным отрядом и крепко покнутобойничал на берегах Байкала. Вместе с каппелевцами он совершил ледовый поход из Красноярска до Харбина и жил с темной, тяжелой злобой, мечтая о возвращении в Сибирь.
— Полковник Андерс, георгиевский кавалер, награжден золотым оружием, имею Владимира с мечами, — представился он, снизу вверх глядя на рослого Пепеляева.
— Я наслышен про вас, полковник. О вашей храбрости рассказывали чудеса.
— Были времена, прошли былинные, — скорбно вздохнул Андерс. — Отправлял большевиков к Адаму, а теперь впору самому собираться.
— Рано, полковник. Нас зовет обратно родная Сибирь.
— Вся надежда на этот зов, ваше превосходительство.
Последними к Пепеляеву явились генерал Ракитин и полковник Леонов. В девятнадцатом
