отсюда! — возмутился Ниц. — Как ты смеешь, Марианна, ставить меня в неудобное положение перед чужим человеком?
— Простите, профессор, — сказала Марианна твердо, давая понять, что от своих слов отступаться не намерена.
Ниц махнул рукой.
— Тут создалось обо мне преувеличенное мнение. Некоторые успехи, которых я добился в огородике, связаны лишь с моей настойчивостью. Ни таланта, ни школы, ни настоящих знаний у меня, увы, нет.
— Профессор! — взмолилась Марианна.
— Все! — сказал Ниц, поднимаясь. — Я ухожу.
Он обернулся к Паелышу.
— А если вы желаете поглядеть на мои овощи…
Тут голос его упал, и Ниц застыл с полуоткрытым ртом. Он глядел на книги, купленные Павлышем в киоске космопорта.
— Новое издание. — сказал он, словно умолял Павлыша разубедить его.
— Да, — сказал Паелыш. — Полное. Я со школы не удосужился перечитать. А на Земле слышал, что выходит полное издание «Мертвых душ», да упустил.
— Вы это купили здесь?
— А где же?
— И я упустил! Бежим же, купим еще!
— Боюсь, что это была последняя книга, — сказал Павлыш. — Но если вам она так нужна, возьмите.
Паелыш взял с дивана том Гоголя и протянул садовнику.
— Считайте, что она ваша.
— Ну что же, — сказал Ниц. — Спасибо.
Он раскрыл книгу и показал Павлышу на титульный лист. Там было написано: «Публикация, комментарии и послесловие профессора Гурия Ница».
Ниц схватил Павлыша за руку и повлек к выходу. Лишь оказавшись в зале, он сказал ему на ухо:
— Они не должны знать. Мне будет страшно неудобно, если они узнают. Они думают, что я сюда приехал в качестве садовника. Но они славные люди, и, когда в шутку называют меня профессором, я не сержусь.
Павлыш подумал, что профессор недооценивает проницательность своих соседей, но спорить не стал. Он уже понял, что Ниц не из тех людей, с которыми легко и приятно спорить.
— Пойдемте, наденем скафандры, и я проведу вас в оранжерею, — сказал Ниц. — Здесь нас могут услышать. Вы скоро улетаете?
— У меня еще несколько часов до отлета.
— Отлично. Я так оторван от жизни на Земле — вы себе не представляете.
Оранжерея оказалась и на самом деле обширной и великолепной. Длинные грядки овощей, яблоневые саженцы, клумбы цветов — все это занимало площадь больше гектара. Мощные лампы помогали далекому солнцу обогревать и освещать растения. Роботы медленно ехали вдоль гряд, пропалывая морковь и редиску. В оранжерее стоял теплый, влажный запах земли и листьев. Жужжали пчелы.
— Когда я приехал, ничего этого здесь не было, — сказал Ниц. — Раздевайтесь. Здесь жарко. Сначала меня никто не принимал всерьез. Теперь же оранжерея — гордость Дены. Каждому хочется помочь мне. Здесь чудесные люди. И если бы не дела на Земле, я бы остался здесь навсегда. Но мне еще надо свести кое-какие счеты.
В голосе Ница зазвенел металл, и Павлышу даже показалось, что садовник стал выше ростом.
— Ну хорошо, — продолжал он совсем другим тоном. — Как вам понравилось мое послесловие? Мне нет смысла скрываться от вас. Надеюсь, что никто больше на Дене не купил эту книжку и моя тайна остается скрытой от этих милых простых людей.
— Я не успел его прочесть, — сознался Павлыш.
— А я ее отобрал у вас. Грустно. Но вы еще купите. А мне должны были прислать авторский экземпляр. Но пока не прислали. Это тоже безобразие.
Ниц привел Павлыша в небольшую комнату в дальнем конце оранжереи, где находился его кабинет. Одна из стен была занята стеллажом с книгами и микрофильмами. Беглого взгляда Павлышу было достаточно, чтобы понять, что все книги так или иначе относятся либо к ботанике, либо к истории первой половины XIX века Словно хозяин библиотеки разрывался между двумя страстями.
— Подождите меня здесь, — сказал Ниц. — Сейчас я вас угощу…
Он исчез, опрокинув по дороге горшок с рассадой.
Павлыш поймал горшок и подошел к полкам. На третьей полке сверху стояло восемь экземпляров книги «Мертвые души» точно того же издания, как и та, что Ниц выпросил у Павлыша. Садовник лгал. Лгал не очень умело — в конце концов никто не заставлял его вести Павлыша в кабинет. Чтобы не ставить хозяина а неудобное положение, Павлыш отошел от стеллажа и уселся в кресло, спиной к книгам. Раскрыл «Мертвые души» — толстый том и перелистал его, разыскивая, откуда начинается послесловие Ница. Вот оно. Сразу после слов «Конец второго тома» начиналась статья Ница.
«Знаменательное событие в истории русской литературы… и — прочел Павлыш, но тут появился садовник с подносом абрикосов и яблок.
— Ешьте, — сказал он Павлышу. — Они сладкие.
— Спасибо.
— Вы, я вижу, читаете. Очень похвально. Вы вообще произвели на меня благоприятное впечатление. Мне даже хочется рассказать вам обстоятельства моей жизни. Тот, кто знает главное, имеет право знать второстепенные детали.
— Мне очень интересно, — сказал Павлыш.
— Я понимаю, вы заинтригованы. Что делает здесь профессор Ниц? Вам раньше не приходилось слышать мою фамилию?
— К сожалению, нет.
— Ничего удивительного. Я не обижаюсь. Но, должен сказать, что когда я перед отъездом посетил всемирный конгресс историков литературы, мое появление в зале было встречено овацией. Да, овацией. И я уехал сюда. У меня был выбор. Мне предложили стать профессором литературы в Марсианском университете. Меня приглашали заведовать литературными курсами на Внешних Базах. Но я выбрал стезю огородника. И пусть пожимают плечами мои коллеги. Растения вседа были моей любовью. Сначала справедливость. Затем растения. Вам понятно?
— Почти, — сказал Павлыш.
— До конца не могут понять друг друга даже очень близкие люди. Мы же с вами знакомы всего час.
— Так, значит, вы отказались от литературы? — спросил Павлыш.
— Да. И уехал сюда. Любое из предложений, которые сделала мне Академия наук, было выражением несправедливости. Я предпочел их удивить.
И профессор усмехнулся. Потом спросил:
— Ну и как вам Тентетников?
— Кто?
— Тентетников. Могли бы вы предположить в свете всего, что мы знаем, что Улинька поедет за ним в Сибирь?
— Тентетников? — повторил Павлыш, чувствуя, что время от времени совершенно не понимает профессора.
— Так вы читали «Мертвые души» или не читали их?
— А… Тентетников?.. Как же, как же. — Павлыш лихорадочно пытался вспомнить, кто такой этот Тентетников. Собакевича помнил. Манилова помнил. Чичикова, конечно, помнил. И Коробочку с Плюшкиным. А вот Тентетникова…
— Я так давно читал, — сказал Павлыш виновато. — Так давно. Еще в школе. И совсем смутно помню Тентетникова.
— Так, — Сказал профессор, пронзая Павлыша уничтожающим взором. — Конечно, в школе… давно. Вы не могли читать о том, как Тентетникова выслали в Сибирь, молодой человек. Не могли, потому что Гоголь написал эту главу — за десять дней до смерти, а
