шапка.
Видимо, он отоспался. Пошел быстрым и уверенным шагом. Идти за ним не составляло никакого труда. Не сторожился, не оглядывался.
Могло и так статься, что направился он на явочную квартиру, поэтому Артемьев потребовал от наблюдающих крайней осторожности.
Но очень скоро выявилось, что Тункин взял направление к притону на Хитровке. В притон, опять пить...
Это совпадало с наметкой Артемьева, как приступить к Тункину. Именно помышляя о притоне, он и прихватил бутылку спирта.
Притон. О нем были уже собраны все необходимые сведения. Если бы не игра, затеянная с Тункиным, на него уже произвели бы облаву.
Бывшая содержательница дешевенького публичного дома ускользнула как-то от правосудия, сняла в Кулаковке, в бывшей Хитровской ночлежке, квартиру, открыла кабачок, по слухам, там шла игра в карты.
Женщина энергичная, до наглости смелая. Она и сама была еще не в летах, могла и собственной персоной завлечь клиента.
Пускали в притон далеко не каждого встречного, а только по особой рекомендации. Существовали даже для входа туда пароль и отзыв. Артемьев имел соответствующие рекомендации.
Прежде чем войти туда вслед за Тункиным, Артемьев и его помощники оглядели со всех сторон флигелек, изучили проходные дворы, оба выхода из полуподвальной квартирки.
Место опасное, с подземными коридорами, с тайными лазами, приспособленное помещение для воровских и темных дел.
Артемьев постучался. Дверь открылась. Открыла «сама». Никому, видимо, не доверяла в таком деликатном деле. Хозяйка...
Хозяйка отступила и как-то очень подозрительно посмотрела на Артемьева. Был он одет из предосторожности очень разношерстно. На ногах хромовые офицерского покроя сапоги, на голове солдатская зимняя шапка, извозчичья поддевка.
Рекомендатель был надежный, но хозяйка могла и упереться, если бы у нее вдруг возникло подозрение.
Артемьев поторопился сунуть ей деньги.
Сумма тоже была заранее обусловлена. Тут платили по-разному, в зависимости от нужды. Кому нужно посидеть и вечер скоротать со своей закуской и со своей выпивкой — одна цена, кому нужно было выпить, платил еще и за выпивку. За чай платили все, чай подавался с сахарином, и уже совсем за особые деньги — с сахаром. Артемьев подал ей деньги только за возможность посидеть в тепле, а это было не так-то уж подозрительно. Хозяйка указала ему глазами на дверь в прихожую.
Войти сюда сложно, но еще труднее выйти, если не по нраву придешься здешним посетителям.
Об этом Артемьева предупреждали. Нашлись бы здесь искусники и перо в бок вставить и бесшумно задушить.
Кабак размещался в двух комнатах. Все как в настоящем заведении. Столики, скатерти на столиках, стулья. Под потолком сизый дым.
Собралось уже народу порядочно. Сдвинув столики, в первой комнате гуляло фартовое ворье. Пили, закусывали разварной картошкой.
В другой комнате народу меньше. В одиночестве за столиком сидел Тункин, в другом углу — свой Артемьеву человек и еще двое седых с военной выправкой.
Артемьев выставил из кармана штоф со спиртом и вынул луковицу. Устроился человек под крышей погреться, выпить и закусить. Налил полстакана и разбавил водой из графина. Наливал он шумно, спирт булькал, выливаясь из узкого горлышка в стакан. Артемьев прислушивался к Тункину: приманка заброшена, почуяла ли дичь приманку?
Он не оглядывался, но услышал движение Тункина. У спирта запах резкий. И на это у Артемьева был свой расчетец.
Игра начиналась в стремительном темпе, гораздо стремительнее, чем он рассчитывал.
Артемьев достал осьмушку черного хлеба, понюхал его с корки и отломил кусок.
Тункин широким жестом подвинул к нему обе воблы.
— Угощайся! Хлеб не закуска!
Артемьев опять скосил глаза на воблу и, вздохнув, мечтательно проговорил:
— Богатство... Откуда? Неужели здесь есть?
Тункин презрительно покачал головой.
— На рынке на одну штуковину выменял! — Указывая глазами на штоф, спросил: — Спирт?
— Спирт, — спокойно ответил Артемьев.
Тункин потянул в себя воздух.
— Ставь стакан! — предложил Артемьев и потянул к себе воблу.
Тункин схватил свой стакан, подставил его к штофу, торопливо, скороговоркой проговорил:
— У меня еще кое-что найдется... С закуской не пропадем!
Артемьев налил полстакана и потянулся к графину с водой, но Тункин прикрыл ладонью стакан, с осуждением и даже с упреком взглянул на Артемьева.
— Зачем же добро портить!
Артемьев взял в руки воблу, побил ее об угол стола.
— Добрый у нас союз, — сказал он, — как у русского с французом. У одного есть, что пожрать, у другого — выпить...
Тункин поморщился.
— Что за жаргон? Я не люблю грубых слов.
— Время грубое! — ответил Артемьев.
Выпили. Артемьев очистил воблу, пососал спинку, налил еще по полстакана. Себе разбавил, Тункину не разбавлял.
Выпили. Артемьев перегнулся через стол и шепотом спросил:
— А теперь рассказывай!
Тункин недоуменно уставился на Артемьева.
— Что можешь, что умеешь? Объясни! — продолжал Артемьев.
— Откуда спирт? — спросил в ответ Тункин.
Артемьев небрежно махнул рукой.
— Этого добра не занимать стать... Экспроприация!
Тункин хмыкнул и подставил стакан. Артемьев отодвинул штоф.
— Выпить не секрет! — твердо сказал он. — Выпьешь! Как дальше наш союз крепить? А? Что можешь, что умеешь?
— Все умею! — откликнулся на этот раз Тункин.
— Это xoрoшо! — одобрил Артемьев. — Я люблю, когда все умеют... Какая такая у тебя профессия?
Тункин тоже перешел на шепот:
— Стрелять умею... В копейку попаду!
— В копейку? — переспросил Артемьев. — Невелика цель!
— Крупнее цель — легче стрелять!
— А по крупной цели какая будет цена? — спросил совсем едва слышно Артемьев, прищурился и откинулся от Тункина.
Тункин вздохнул и опять покосился на штоф.
Артемьев плеснул четверть стакана. Туккин выпил. Понюхал хвост от воблы, закусывать не стал.
— Бумажками не возьму! — сказал он тихо.
— Найдем желтопузиков.
Тункин кивнул головой. Артемьев сунул штоф в карман и мигнул Тункину на выход.
Тункин попятился, ко Артемьев притянул его к себе за лацканы пальто.
— Чего? Чего это? О чем? — растерянно вопрошал Тункин, пытаясь вырваться, но Артемьев крепко его держал, даже слегка встряхнул.
— Обмишулят тебя твои-то, — продолжал Артемьев. — Всунут ассигнациями, где у них золоту быть!
— Чека? — по-щенячьи взвизгнул Тункин.
— Тише! Такие слова на ночь нельзя кричать!
И в темноте Артемьев чувствовал, как горят у Тункина глаза.
— Ты не из Чека? — спросил он как бы с надеждой.
— Да нет лее! Мне про тебя говорили, что человек ты отчаянный и никак тебе здесь нельзя больше держаться! Плачу золотом. Сколько?
— Мне дают
