да и домой
незачем торопиться. А лентяй из Гомозова выходил никудышный:
потрудиться сверх нормы на благо канторы он был завсегда не
прочь. Не припоминалось такого, чтобы он когда-либо противился.
Глядишь, и премию выпишут… Сама работа ему нравилась, только
утомляла слишком. До тошноты. А впрочем, что это за работа
такая, если она не утомляет, объяснял он себе.
Закончил Филолет Степанович около одиннадцати. Голова
пухла от мыслей, необходимо было расслабиться. Но это оказалось
невозможным. Даже желудок в течение последних пяти часов уже
не пытался посылать сигналы о голоде. Десяток папок и отчет уже
были бережно уложены на краешке стола, Гомозов тоскливо на них
посмотрел и стал торопливо собираться домой. Скорее встать,
выйти, пройтись, отвлечься и хлебнуть бы дома чая. Ах, как
хотелось ему сейчас горячего чая, просто чая, и дома. Непременно,
дома.
Быстро накинув свой сюртук и, в момент собрав деловую
сумку, он выключил свет в своем тесноватом кабинете и быстро
зашагал к лестнице. Потом, вдруг, остановился, решил, заглянул к
начальству, попрощаться. Постучался было, но кожаная дверь была
заперта, не подавала признаков жизни за ней. Филолет Степанович
глянул на наручные часы:
– Что же я! Ведь никого уж нет! – сказав это, он вдруг
подпрыгнул, театрально поклонился двери и неприятным гнусавым
голосом произнес: – Федор Ива-но-вич! До свидания, Федор
Иванович! Отчетик на столе, Ваше благородие! Готоффф! Готоф!
Спустившись на первый этаж, он кивнул вахтерше (на смене
уже дремала новая) и вышел из заведения.
Домой можно было добраться на автобусе – быстро и без
труда, да только хотелось прогуляться пешком, чтобы освежить
мысли. Проходя по парку, темному в этот час, Гомозов сбавил шаг,
чтобы насладиться вечерней природой. Хорошо, когда в парке
никого нет, даже дышится свободнее, подумал он, оглядываясь по
сторонам, но тут заметил объект, который неприятнейшим образом
смутил его воображение.
В самом центре парка рядом с неухоженными деревьями и
нестрижеными кустарниками на скамейке восседал светлый силуэт,
он был, кажется, женский. Распознав это наверняка, Гомозов
недовольно шмыгнул носом. Приблизившись, он сумел лучше
разглядеть женщину, которая уже только своим присутствием
вызывала неприязнь. А уж вид-то! Вид! Светлые распущенные
волосы гладкими прядями свисающие на плечи, легкомысленная
одежда не по погоде: невесомое платье, поверх которого накинута
длинная кофта из очень тонкой шерсти. Вся худощавая фигурка
женщины скромно занимала правую сторону скамьи и для
невнимательного взора могла бы остаться незамеченной. Но не для
Гомозова. Он определил пребывание данной особы в пространстве
так: «Прямо небесный ангел в кустах… Что за безобразие!».
Филолет Степанович прижал ладонь к виску, по причине того, что
от раздражения возникала мигрень. «Ох, еще и по центральной
улице идти…» – злобно прошептал он и поежился.
Почему его это так расстроило? Да потому, что вечером, из
своих домов «повылазят» влюбленные, и будут разгуливать, и будут
парить по городским закоулкам до самой ночи. Особенно часто, по
наблюдениям Гомозова, влюбленные встречались на центральных
улицах. Встречались и оказывали на Филолета Степановича
действие, подобно тому, что он увидел не людей вовсе, а вампиров,
самых настоящих вампиров. В самом деле, они и были для него
вампиры. Энергетические. Высасывали столько «крови», столько
сил, после чего он два дня ходил не в себе, охваченный сумрачным
негодованием. Иногда сил не хватало даже для того, чтобы себе
самому высказывать недовольство, настолько эти изверги истощали
его.
Гомозов ускорил шаг, чтобы избежать неожиданной встречи с
нежеланными сущностями, и опустевшая дорога впереди, казалось,
не предвещала щемящих душу эмоций. Эта надежда теплилась в
уме мужчины до тех пор, пока он не свернул в последний поворот
своего пути между пятиэтажками, а там – рукой подать, уже
виднелся краешек родного дома, вот бы и добраться в спокойствии
после тяжелого трудового дня, но не тут-то было. Из боковой
высотки, почти перед самым носом Филолета Степановича, из
дверей вывалилась парочка влюбленных, которая так и понеслась
над ступенями, так и понеслась, плавно паря в воздухе на
тридцатисантиметровом расстоянии от земли. Влюбленные
направились вглубь города параллельно тротуару, еле освещенному
тусклыми фонарями, шушукаясь и заливаясь мерзким фривольным
смехом. Гомозова так и скрючило. «Демоны!» – обессилено
прохрипел он. И если до того Филолет Степанович шел быстро,
вприпрыжку, то теперь уже бежал, без оглядки, прикрыв глаза
ладонью. Через каких-то тридцать-сорок секунд, а может, и того
меньше, он стоял у калитки своего дома и отпыхивал, еще через три
секунды – поспешно проскользнул в дверь и хлопнул ею, так
крепко, что стекла ветхого терема задребезжали в своих
расхлябанных древесных рамах. Гомозов так спешил, что позабыл
обтереть подошвы ботинок о шершавый коврик, а это по приходу в
родные стены была непререкаемая традиция.
Спустя короткое мгновение, Филолет Степанович уже лежал в
кровати, накрывшись одеялом, и трясся, стараясь ни о чем не
думать. Правда, получалось неважно. Только ближе к полуночи ему
удалось заснуть.
Под утро, когда сквозь задернутые шторы в комнату Гомозова
стал проникать тревожный желтый свет, в голове Филолета
Степановича возникло пренеприятное гнусное видение. Ему давно
уже ничего не снилось, а если и снилось – то он помнил урывками,
но сегодняшний сюжет запомнился ему, как нельзя точно,
«помнила» даже кожа. На ней к моменту пробуждения выступили
мелкие капли пота, и все тело сделалось влажным и липким, от чего
Гомозов ощутил себя мерзким слизнем, который обычно прячется в
свежих салатных листьях.
Снился вечер. Сидит он на берегу таинственного мутного,
заплывшего зеленью, болота, помолодевший, с букетом ярко-
красных роз. Сидит, будто ожидает чего-то. А сам чувствует, что
ожидает он неизвестного, значимого, такого, к чему, всю жизнь
свою шел, но к чему именно – в разуме даже догадки не возникает.
Сам не поймет… Свидание – не свидание, праздник – не праздник.
Неизвестно чего ждет. Всё туманно. Только понимает он, что важно,
а что уж там явится важным – одному Богу известно. Главное –
томиться и время выжидать. Так вот он сидит и ждет. Обернулся –
позади лес. Вздохнул глубоко – хорошо. Великая природа! Великая,
пусть и мрачная… Вдруг Гомозов ощутил движение сбоку, будто
кто-то задел его. Обернулся – никого. Что за шельма такая! Кажется
невидаль всякая… Сидит дальше, взирает на спокойную гладь
озера, а самому на душе неспокойно… Думает. Эк, как озеро-то
тиной затянуло, даже лучу негде отразиться. Темнота… Вдруг что-
то как хлестнет его по затылку, Гомозов обернулся – опять никого.
Пустота. В подозрении смотрит вдаль на лес – по верхушкам
деревьев пробежал волной ветер,
