затрясся. Иван обратил очи горе и стал шептать дрожащими губами молитву Всевышнему.
"Боже всемилостивый, прости меня грешного, знаю – грешен, грешен я, но позволь рабу твоему исправиться, встать на путь праведный, я обещаю тебе", – тут он яростно перекрестился, оставив царапину указательным пальцем у себя на лбу (так сильно тряслась его рука). "Если ты меня проучить вздумал, то правильно, поделом мне окаянному. Ты, наверное, из-за Ленки осерчал, мол к ней езжу, ублажаю ее, а о жене своей, с которой венчались пред ликом твоим, позабыл. Нет, отче, не позабыл, вот теперь твоему уроку вняв, брошу Ленку к дьяволу", – и он сердечно сплюнул (его трясло уже значительно меньше), – "буду со своей супругой Зинаидой век доживать и на сторону, клянусь, клянусь, не буду даже смотреть, деток с ней нарожаем много, в церковь их водить будем, а об этом… уроке, только я да ты будем знать. Не бросай раба твоего на погибель".
После этого Иван прочитал "Отче наш" и "Богородицу" по три раза. И в конце молитв, уже взяв под контроль свое тело, не содрогался. Он оторвал опущенные в процессе молитвы глаза от земли (такой безмятежной и спокойной, без кишащих в ней и по ней насекомых) и уставился вверх. До него вдруг дошло, что стало смеркаться. Но окрыленный молитвой, он как-то не сильно опечалился, верил, что Бог выведет его из тумана… А меж тем Иван решил подкрепиться и достал из-за пазухи лепешку. Отряхнул, как получилось, руки от земли, в которой он копошился недавно, и с удовольствием сжевал ее всухомятку. Вода уплыла вместе с его Хряпой, которая тоже как в воду канула.
Наетый и умиротворенный молитвой, Иван продолжил путь по дороге, а солнце меж тем должно было скоро скрыться, о чем говорил сумрак, сгущавшийся вокруг.
"Ну, конечно, Бог проучил меня – разгильдяя. Он же милосерд, не будет измываться над своим слугой, к тому же покаявшимся. Нам батюшка всегда говорил, что Бог все прощает тем, кто кается. Да, вот…" – Иван больно ударился пальцами правой ноги и упал на что-то твердое. Усевшись на корточки, осмотрелся и понял, что это деревянный, поваленный крест.
"Чёй-то крест посредь дороги делает?" – прошептал он в никуда.
А меж тем ему парадоксальным образом припомнилось, как он в детстве (мать с улыбкой рассказывала) пошел на кладбище, и пока они поминали его деда, вдруг подошел и сказал, серьезно нахмурив брови: "Мам, мне вон тот крест понравился," – и указал пальчиком в сторону, – "когда я умру, я хочу такой же. И похороните меня вон тама, возле речки, у камушка, там журчит приятно…" Ивана передернуло от этого воспоминания.
Повинуясь какой-то безотчетной идее, а может пытаясь показать Богу какой он пай–мальчик, Иван взял крест и оттащил его на обочину. Думал бросить его и даже уже бросил в кусты, а потом подумал: "Нет, как-то не по-человечески получается. А вдруг тут кто похоронен?". И Иван, подняв крест, со всей силы воткнул его в землю. Добиться желаемого не получилось, земля была слишком твердая. Поэтому Иван, положив крест, стал копать ямку, помогая руками и найденной неподалеку палкой. Покончив с ямкой, он еще раз ухватился за крест и всадил его со всей силы. Потом, придерживая рукой, присыпал землей и утоптал ногами. Крест вроде стоял. Иван перекрестился, посмотрел в сторону неба. «А было ли оно все еще там?» – как-то невольно подумал он, но тряхнув головой, отогнал от себя эту мысль. Потом поглядел на крест, и тут его взгляд упал на то, что было нацарапано на кресте: "Иван – раб божий…". Дальше было не прочесть.
Снова стало зябко, и какие-то червяки зашевелились в животе. "Наверное, лепешка на сухомятку нехорошо легла", – успокаивал себя он, – "а это, это… мало ли Иванов в России-матушке? Чай, куда ни плюнь – в Ивана попадешь". Он и сплюнул эти тревожные мысли себе под ноги, но как-то так неловко, что прям себе на лапоть. Попытался улыбнуться: "Ну вот, гляди. И впрямь куда ни плюнь – в Ивана попадешь". Но улыбки не вышло, а вышло что-то кривое, от чего стало еще тревожнее на душе. Иван снова вышел на дорогу, но через пару метров опять остановился, на этот раз что-то холодное ударило его в районе паха. Он стал рассматривать, что же это такое, и тотчас понял – перед ним был каменный крест. Одно "но" смутило Ивана и испугало. Да, именно испугало, он готов был признаться любому человеку, оказавшемуся рядом. ("Ну хоть кто-нибудь оказался бы рядом!") Крест был перевернут, и его перекладина почти касалась земли, а основание смотрело в темнеющее небо, заваленное туманом. Это было в корне неправильно, не по-христиански.
"И кто это крест так поставил?" – задался вопросом Иван, – "И, как странно, опять посредь дороги. Что за бесовщина?". Иван покрестился и снова с мольбой во взгляде уставился в небо: "Отче, отче, почто ты меня всякими страхами мучишь? Клянусь, клянусь, что исправлюсь, буду праведен, только избави меня от этого, ведь уже смеркается, отче, не покинь раба твоего. Не изводи, прошу отче, смилуйся. Не беспокой разум мой, будь же милосерд, а то сойду с ума. Кто о жёнке моей позаботится?" – и он поцеловал оловянный крестик, висевший у него на шее. С очень тревожным чувством обошел крест и двинулся было дальше, как наткнулся на очередной, торчащий из земли. Этот был побольше предыдущего, но деревянный и опять перевернутый вверх тормашками. Иван уже в сотый раз кажется за этот нескончаемый день перекрестился и пошел дальше. И снова наткнулся на крест. Выпучив глаза, стал метаться. Через каждые несколько шагов снова и снова натыкаясь на кресты, или могильные плиты.
"Боже, это что же делается, они кладбище посредь дороги устроили что ли? Да и когда успели? Ведь только с утра по этой дороге ехал." А от следующей мысли ему вообще стало не по себе – "Кто это – они?"
Пока он тщетно пытался изжить из своей головы эту мысль, его взгляд тягуче ползал по перевернутой гранитной плите под ногами. Надписи на ней поросли мхом и его глазам приходилось переползать с одного места на другое за отсутствием возможности зацепиться за какое-нибудь слово. Но внезапно его взор уловил что-то – это было какое-то движение. Земля перед плитой будто бы шевельнулась.
"Они-они-они-они…" – дурацкая идея стучалась мощным волосатым кулаком в хлипкую дверь его несчастной черепушки в такт все ускоряющемуся ритму сердца.
Земля перед могилой еще раз шевельнулась, а Иван,
