Сострадание угрожало вырвать из него больше слов, хотя его собственные реакции вызывали у него тошноту, порождали такой сильный прилив ненависти к себе, что ему снова пришлось сдержаться, чтобы не заорать на монаха.
«Терпение, брат Ревик, — мягко послал мужчина. — Ты слишком строг к себе».
«А если я пырну одного из вас в горло, мой хороший брат? — горько послал в ответ Ревик. — Тогда ты будешь думать обо мне в тех же благородных выражениях?»
«Не пырнёшь».
«Ты не можешь этого знать. Я делал это прежде. Много раз».
«Не здесь».
«Какая разница, где я? — прорычал разум Ревика. — С кем я? Ты думаешь, что я такой религиозный и не убью служителя религии? Ибо поверь мне, убью. Это я тоже делал ранее».
Но правда в том, что Ревик этого не делал.
Насколько он мог помнить, во всяком случае.
Более того, в отличие от вещей, которые он не помнил, но подозревал, что делал, или каким-то образом знал это, в данном случае такого чувства не было. Он не думал, что за свою жизнь убил многих монахов, какие бы ужасные вещи он ни делал в остальном, пока жил внутри Пирамиды Шулеров.
Почему-то, услышав ложь в своих словах, он слегка расслабился.
Голубые глаза старого монаха сделались более пронизывающими, губы тронула лёгкая улыбка.
«На самом деле, брат, сейчас ты намного лучше выражаешь эти мысли там, где мы можем их видеть. Это прогресс, даже если это не кажется таковым».
Ревик издал короткий смешок.
Он едва не подавился.
Монах, Тулани, лишь улыбнулся.
«Мысли имеют силу, когда речь идёт о видящих, это правда, — послал Тулани с тем же весельем в своём свете, задумчиво глядя на Ревика. — Но мысли всё равно не то же самое, что и действия, дорогой брат. Даже у видящего на твоём этапе духовного роста».
Он проигнорировал взгляд неверия, который Ревик бросил на него после комментария про «духовный рост».
«Мысли несут в себе свои кармические последствия, — добавил монах. — Но не делай эти понятия равнозначными в своём сознании. Если ты подумал о чём-то, ты не должен относиться к этому так, будто уже сделал это, возлюбленный брат».
«А что, если я хочу это сделать? — послал Ревик, крепко сжимая челюсти. — Что тогда?»
Монах мягко прищёлкнул языком в знак укора.
«Не трать время на беспокойство о том, что можешь сделать или не сделать, основываясь только на беглых импульсах, — он сделал успокаивающий жест, используя свой свет. — Теперь мы боимся тебя намного меньше, чем раньше, брат Ревик. Когда ты не выражал перед нами никаких чувств, отказывался говорить с нами о том, что происходит в твоём свете… вот тогда мы тебя боялись».
Ревик покачал головой.
Но он не пытался спорить.
Улыбка монаха стала чуть шире.
«В любом случае, брат, я почему-то сомневаюсь, что тобой в данный момент действительно движет жестокость. По крайней мере, не та жестокость, которую ты себе воображаешь. Думаю, если бы я был твоим типом в другом отношении, импульс ударил бы по тебе иначе».
Ревик издал отрывистый смешок.
Этот показался почти искренним.
Но он всё равно не смотрел на другого мужчину в упор.
Когда пауза затянулась, он признал посыл монаха своим жестом, затем отступил глубже в комнату, когда монах пошёл в его сторону.
Вместо поддержания такого же расстояния Ревик удвоил его, крепко прижимая одну руку к груди. Этот жест казался ему обороняющимся, но он не мог решить, то ли защищает себя от другого видящего, то ли наоборот.
«Ты слишком строг к себе, брат, — повторил монах. — Не кори себя за чувства. Кармические последствия за мысли и без того достаточно суровы».
Ревик кивнул.
Но если честно, на деле он не слушал.
Даже теперь он прислушивался лишь к половине их слов.
Он старался оттолкнуть ту часть его, что устала от этого, что хотела погрузиться в другую депрессию, основанную на тяжёлом ощущении тщетности.
Молчание между ними затянулось.
— Ты готов, брат? — спросил видящий вслух.
Ревик кивнул, но не приложил усилий, чтобы сдвинуться с места.
Не дожидаясь, Тулани плавно развернулся на босых пятках. Он вышел через единственную дверь в похожей на камеру комнате, уходя так же бесшумно, как зашёл.
После очередного резкого выдоха Ревик смирился, что придётся последовать.
Подойдя сначала к полке, он наклонился, чтобы отключить маленький кассетный магнитофон в тот самый момент, когда заиграла «Paint it Black»2.
Он невольно посчитал это подходящим.
Деревянная дверь открывалась в грубо вытесанный коридор, который перетекал в обширный лабиринт проходов, пересекавшихся и разветвлявшихся вверх и вниз на бесчисленные этажи внутри каменной крепости, составлявшей эту часть Старого Города.
Монастырь был самым старым в Памире и потому старейшим из существующих… по крайней мере, из существующих на данный момент.
Он находился в сегменте подземного города прямо напротив места, где тренировался прославленный Адипан с самого момента создания этой группы разведчиков.
Ревик считал ироничным, что в детстве он фантазировал, как будет жить здесь.
Конечно, он воображал себя на другой стороне диады, защищающим свет города. Он воображал себя в Адипане, а не сломленным мужчиной, живущим в покаянии с кучей старых монахов… монахов, которые как минимум изначально воспринимали его как несколько пугающую и смертоносную диковинку.
Он знал, что быть здесь — это привилегия.
Сам факт того, что тебе разрешали входить в эти каменные стены — это привилегия.
Это всё равно ощущалось как тюрьма.
Наблюдая, как Тулани босиком идёт по вытесанным из камня коридорам перед ним, Ревик ощутил, как в его свете пронёсся шёпот поражения.
Он не мог остановиться, даже зная, что пожилой мужчина наверняка это почувствовал.
Он бы никогда не подумал, что кучка коленопреклонённых монахов измотает его до такой степени. И не посредством вбивания в него своей идеологии, хотя временами они читали ему нотации, совсем как Тулани вот сейчас. Даже не посредством изменения его света или принуждения, чтобы он увидел мир таким, каким они его видят.
Нет, большая часть того, что делали священные видящие Памира после прибытия Ревика — это просто отражение Ревика обратно ему же в лицо.
Они показывали Ревику Ревика — без масок, притворства, фильтров, историй, псевдо-мифологии или оправданий, которые он разработал для себя за годы.
Они показывали ему его собственный разум.
А потом просто сидели.
И ждали.
Они ждали и наблюдали, как Ревик реагирует на увиденное.
Время от времени они подходили к нему, обычно с добротой, часто со словами поощрения,
