Что я здесь делаю, Даледжем? Потому что всё ощущается так, будто меня отталкивают на обочину, чёрт возьми, прячут туда подальше… и это делает не только Кали. Или Вэш. Или Галейт.
Наблюдая за встревоженным выражением, проступившим на лице другого видящего, Ревик покачал головой и резко прищёлкнул языком.
— Ты и это не можешь мне сказать? А что-то ты можешь мне сказать, Даледжем?
— Прости, брат, — мягко ответил Даледжем. — Мне хотелось бы иметь такую возможность. Мне бы очень сильно этого хотелось… но я не могу. Правда не могу. Я могу лишь сказать, что ты здесь не забыт. У них есть для тебя работа, очень важная. Для этого ты нужен им здесь. По крайней мере, пока что.
Ревик постарался подумать над его словами.
Он чувствовал там правду.
Он также чувствовал Даледжема и понимал, что он говорит искренне.
Он силился услышать эту правду объективно, не теми своими частями, которые хотели наорать на Даледжема, или среагировать излишне остро, или услышать его слова в такой манере, которая приведёт к ссоре.
Но смутность формулировок была слишком сильной.
В итоге неспособность разума Ревика понять точный смысл за этой смутностью вызвал очередной прилив раздражения и интенсивного горя. Оттолкнув эти чувства, он посмотрел на Даледжема, стараясь не реагировать на печаль в его глазах.
— Кто просил о тебе? — спросил Ревик, сжимая челюсти. — Кто именно?
Даледжем пожал плечами, приподняв ладонь над коленом.
— Я не знаю, брат, — ответил он, вздыхая. — Кто знает хоть что-нибудь с этими существами? Кали лишь сказала, что знает — это должен быть я. Она видела меня с её дочерью… защищающим её… возможно, в одном из её пророческих видений. Она не могла рисковать жизнью своей дочери и отсылать меня. Даже ради тебя, брат.
Ревик сидел и старался думать.
Он чувствовал ту часть себя, что до сих пор хотела злиться, винить кого-нибудь. Но злиться даже сейчас было больно. Может, особенно сейчас, потому что он уже чувствовал, что Даледжем не останется.
Когда он поднял взгляд в следующий раз, видящий вытирал слёзы с лица.
— Всего лишь на одну ночь, брат, — сказал он. — Они дали мне отгул, чтобы повидаться с тобой, но я не могу отсутствовать долго… и не могу вмешиваться в твою работу здесь, — он поколебался, затем сказал: — Скорее всего, я не смогу вернуться. Они предупреждали меня об этом. Я не могу сообщить тебе подробности, брат. Мне хотелось бы… я знаю лишь то, что мы уйдём в укрытие, и узы между тобой и Мостом на данном этапе не могут быть очевидными. Это будет опасно для вас обоих.
Ревик кивнул, глядя на каменный пол под фреской.
Это он тоже знал.
Он не знал, откуда ему известно, но он наконец-то перестал задавать себе этот вопрос.
Это было бессмысленно.
Тем самым, он ощутил, как что-то в груди расслабилось, и он издал невесёлый смешок.
Он посмотрел на замысловатую фреску пантеона видящих, изображённую на камне.
Тулани, возможно, выбрал эту комнату намеренно. На самом деле, когда Ревик подумал об этом, он всё сильнее и сильнее уверялся, что монах привёл его сюда с неким намерением… хотя бы потому, что монахи Памира редко делали что-либо без сознательного намерения.
Зная Тулани, он посчитал бы это одолжением, средством напомнить Ревику о более широкой перспективе, окружавшей его значительно меньшие проблемы. Тулани посчитал бы это маленьким толчком сквозь боль, чтобы увидеть правду вещей.
Правду жизни. Правду Даледжема.
Правду о роли самого Ревика во всём этом.
Когда он подумал об этом, на глаза навернулись слёзы, но он взял ладонь Даледжема.
Поднеся её к губам, он поцеловал его ладонь, притягивая видящего ближе и обнимая его. Он ощутил немедленное облегчение Даледжема, почти парализующее ощущение благодарности, когда Даледжем обвился вокруг Ревика светом и телом.
Долгое время они просто целовались, полулёжа вместе на старом диване. Затем они просто обнимали друг друга, погрузившись в света друг друга, лаская друг друга через одежду.
— Я скучал по тебе, — пробормотал Ревик, опустив голову на макушку другого мужчины. Он целовал его волосы, притягивал ближе, прямо с бронёй и всем, к себе на колени.
Из другого видящего исходила боль.
Боль и столько любви, что Ревик прикрыл глаза, кусая язык и открываясь для всего этого. Затем он гладил Даледжема по волосам и спине, сильнее открывая свой свет и чувствуя, как видящий вздыхает, сжимая его руку и плечо.
Долгое время они не говорили ни слова.
Пока они лежали там, Ревик осознал, что его взгляд снова поднимается по той каменной стене.
Его глаза на секунду задержались на втором, более мягком образе женщины в белом, той, что находилась ближе к низу изображения Земли. Возле неё сквозь звёзды плыл Драконий Бог, и его хвост обвивался вокруг Черепахи. Эта более мягкая женщина в белом покоилась в их свете, но не смотрела на них. И её улыбка не адресовалась Дракону или Черепахе. Между ладоней она держала тот заряженный свет, но он был мягче, чем молнии фигуры выше.
Внутри этого светящегося круга Ревик видел едва заметное изображение золотистого океана.
Рядом с ней сидел улыбающийся мальчик, и его глаза были наполнены радостью, пока он играл в звёздном небе.
Меж его ладоней сияло сине-белое солнце.
Это ему улыбалась женщина в белом.
Только к нему был прикован её взгляд.
Ревик почувствовал, как на его глаза вновь наворачиваются слёзы, пока он отслеживал эти линии, видел, как мальчик смеётся, держа в руках свет обоих миров. Золотистый океан всё ещё манит на фоне, померкший и тёмный, буквально как царапина на камне, но Ревик помнит и его, и не только по строкам, прочтённым в священных книгах.
Он помнит, каково там.
Теперь это для него реально.
Среди того клубящегося пламени, рассекая тот свет и тьму, в ночном небе мягко светится идеальный белый меч.
Конец
1Если переводить словосочетание rock’n’roll дословно, получится что-то вроде «качаться и перекатываться», «качайся и катайся».
2Paint It Black — дословно «Окрась это черным» или «Нарисуй это черным».
3«Насвистывать в темноте» — это своего рода кодовое обозначение любой деятельности, которую кто-либо делает, чтобы отвлечься, не накручивать себя, не нагнетать атмосферу, не бояться и пр. То есть, это необязательно именно свист.
