…Мы прошли разряды насекомых
С наливными рюмочками глаз.
Он сказал: «Природа вся в разломах,
Зренья нет, — ты зришь в последний раз!»
Он сказал: «Довольно полнозвучья,
Ты напрасно Моцарта любил».
Наступает глухота паучья,
Здесь провал сильнее наших сил.
И от нас природа отступила
Так, как будто мы ей не нужны,
И продольный мозг она вложила,
Словно шпагу, в тёмные ножны…
Стихи требуют осмысления. Кто этот «Он», который говорит поэту «ты зришь в последний раз»? Кто говорит «довольно полнозвучья»?
Если бы этот «Он» хоть раз попал в середину строки, мы бы сразу поняли смысл прописной буквы. Но оба раза «Он» — в начале строки; как хотите, так и понимайте.
«Он» отнимает слух, зрение; очевидно, и речь. Какая может быть речь у одноклеточных? Эта операция — прямо обратная той, великой, которую когда-то совершил шестикрылый Серафим.
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы…
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт…
Духовная жажда тоже исчезла, атрофировалась за ненадобностью. Если обитатели оглохли — к чему красноречие? Глухих не жгут глаголы.
Стихотворение «Ламарк» редко вспоминают. Грозное пророчество («наступает глухота паучья») скоро сбылось политически:
Мы живём, под собою не чуя страны.
Наши речи на десять шагов не слышны.
Лагерная карточка на Мандельштама. В ней он — «Мондельштам»
Казалось, страшнее сталинских лагерей ничего быть не может. И когда сталинизм рухнул (точнее, обветшал, зубы выпали), эти стихи стали читать в прошедшем времени — как памятник минувшей эпохе. А она не умерла, притворилась спящей, ждала и дождалась, и зубы вставила, и дорвалась. А про «Ламарка», про спуск к одноклеточным вообще забыли. Хотя смысл стихов 1932-го важнее и страшнее самоубийственных строк 1933-го про жирные пальцы кремлёвского горца.
Что такое «глухота паучья»? Это же написал поэт — значит, пророк. Значит, это прозрение. Что делает паук? Он обматывает паутиной, обездвиживает, выпивает кровь. В паутине висит, не шевелится бывшая муха, оболочка — всё на месте: крылья, ножки, глазки. Внутри она пустая.
Наступает или наступила? Человечек обмотан паутиной (всемирной), обездвижен. Всё на месте: ручки, ножки, глазки, голова. Внутри пусто. Под рукой Википедия — зачем что-то знать, если можно брать?
Когда придумали слово «интернет» — «всемирная паутина» — авторам, вероятно, нравился образ: изумительно тонкая невесомая невидимая сеть. Вряд ли они думали про хищное насекомое.
Темнота паучья. Бог, написано в Библии, создал свет. Тьму не создавал. Но глухой подвал — бункер — там полное отсутствие света, абсолютная тьма, созданная человеком.
Экраны, конечно, светятся. Это фосфоресцирует тьма; это свечение только притворяется светом.
Экраны (ирония и логика языка) экранируют нас от света. Внутри, в паутине, всё есть и все довольны. Там даже фильм «Матрица» есть. Почему бы не показать замотанным в паутину, как там спокойно живётся и что ждёт тех бунтовщиков, которые попытаются открыть глаза.
Смерть духа хуже смерти тела. Лучше быть съеденным червями, чем превратиться в червя.
Дальний Восток. В 1930-х тут был ГУЛАГ. Красным — район Вторая Речка, где отбывал срок и погиб Мандельштам
Знаменитая Большая советская энциклопедия, 1954 год, 300 тысяч экземпляров. Мандельштама нет. Просто нет. Указано: «Второе издание» — то есть 300 тысяч напечатали вдобавок к первому. Такую просветительскую мощь сейчас даже трудно представить. И видишь, кто изъят из истории.
Они думали, что навечно изъяли Мандельштама из истории — эти тонкошеие руководители науки и культуры. Думали, что изъяли того, кого Бродский равняет со всей русской поэзией, а многие считают пророком.
Трёхтомный Энциклопедический словарь, 1955 год. 700 тысяч экземпляров. Нет Ахматовой, нет Мандельштама, нет Цветаевой. Два величайших поэта ХХ века остались без могил. Одна — где-то в Елабуге, другой — где-то под Владивостоком.
Величайшие русские поэты ХХ века в энциклопедию не попали. Но тогда, в 1950-х, они существовали в умах. А теперь в словарях и учебниках они появились, а из умов исчезли. Мой опрос в хороших московских школах показал: девятиклассники и десятиклассники на вопрос «кто такой Мандельштам?» отвечают по-разному: «человек», «мебель», кто-то пишет «Мандельштам п » и ставит прочерк. Они не знают героя.
«Мы живём, под собою не чуя страны» — это сознательный героизм. Поэт читал, а люди шарахались. Пастернак сказал:
«То,
