Свиньи, господа, обладают характером. Разве вы зажарите соседа Борю?!» — нес дикарям «зеленый» свет Бетал.
«Пусть твой боров снабжает нас трюфелями, тогда я еще, может, и вычеркну бекон из состава яишенки. Иначе — пардоньте!» — отвечал Никитка. «А у меня соседа Аристархом зовут, он не свинья, он козел», — пожимала анорексичными плечиками Геля, модель. «Мой, кажется, петух», — буркнул Скорый. — «Господа, у него баночек с кремами больше, чем у моей бывшей!» «Симпатюля?» — зажегся Никитка.
Бетал улыбался монолизой — его в Варанаси научили. До поездки туда он был атеистом. Банковским служащим. Бытовым алкоголиком. С бессонницей, паническими атаками и подписками на все стриминговые платформы. Но выход из зоны комфорта преобразил Алексея.
«Смените среду», — советовал клиенткам ФМ с понедельника по пятницу.
Сам-то он никуда не дергался. Зачем? Мистер Тризны родился в лучшем городе of Russia. Его устраивала его специальность и зарплата, растущая соразмерно популярности среди дам. Материал для диссера он мог собрать и заочно, по библиотекам. Единственной преградой на пути кандидата в кандидаты, бревном на дороге лежал некто Чевизов У.П. (о том, что скрывается за литерой «У» спорили студенты, аспиранты и преподы — обращаться к нему полагалось подчеркнуто официально — «профессор Чевизов»). Адепт старой школы. Методичек накропал… дцать штук! «Экстремальная психотерапия», «Психология подростка — смертельно опасный возраст», «Подавляемая агрессия домохозяйки» и т. д., и т. п. Седоухий Чевизов не видел в Федоре Михайловиче «врачебной святости». Иными словами, подозревал в стяжательстве и эксплуатации замужних женщин, обремененных избытком свободного временем и средств. «Вегетососудистая дистония — не бизнес! — митинговал Чевизов на конференциях. — Коллеги, среди нас редчайшие циники! Пациенты, даже ипохондрического склада, достойны уважения! Нельзя кормить человека байками, что его проблемы решит дневничок и таблетки от компании, которая спонсирует ваши командировки в Швейцарию!».
Коллеги согласно мычали и синхронно прятали под манжетами часы.
Отношение Чевизова к Феденьке не то, чтобы мешало карьере начинающего специалиста. Оно нервировало его внутреннего отличника. «Как, не пять с плюсом? Как, не самый любимый ученик?»
Поэтому теперь, получив идиотский жребий, господин Тризны спешил снять с ситуации хоть ложечку подкисших сливок.
— Я — в деревню. — ФМ вторгся (копируя поведение экстраверта, сангвиника) в кабинет УП без стука. — «Профилактика суицида в сельской местности»! Буду предотвращать!
— Молодец! — похвалил Чевизов, сейчас особенно похожий на Айболита. — Коньячку? У меня «Арарат Азнавур». Пациент с гиперсексуальностью подарил.
— Армянин?
— Почему? Бурят. Отбрось стереотипы! Ты, миленький мой, врач, а не беллетрист.
Твердая рука профессора отмерила сто и сто лечебных миллилитра в два бокала.
— Значит, в деревню едешь, Федька?
— Еду.
Чокнулись. Выпили.
— А нахуя?
Кандидат в кандидаты озадачился.
— Дык… опыт. Опыт! Мне двадцать шесть уже, жизни не знаю! Прокрастинирую в стагнирующей среде!
— Пиздабол ты, Федька. — УП закашлялся со свистом и хрипами. Будто пнули баян.
Профессор осунулся — отметил Тризны. Ссутулился. Кашель резко перешел в смех. Который, как порыв ветра, развеял сгустившуюся вокруг Чевизова незримую дымку.
— Но езжай! Езжай. Я тебе посёлочек веселый подскажу один! Туда. Справишься — в доктора этих наших наук протащу экспрессом.
Софушка собирала чемодан Федора Михайловича: три пары брюк из льна, хлопка и шерсти. Свитшот с логотипом оппозиционного политика N. Терракотовая худи. Вельветовый пиджак. Ботинки-челси. Она кидала вещи в рот пластикового крокодила с ожесточенным наслаждением. Женщины драмоголики. Им доставляет странное удовольствие ковыряться в ранке коготком, раздувать из искры недовольства гудящее пламя гнева.
— Письма писать научимся, — миролюбиво предложил Теодор.
— Бумажные, ага!
— Ну, откуда твоя пассивная агрессия, Соф? Упражнение помнишь? Вдох, задержала дыхание, сосчитала до пяти, вы-ы-ы-ыдох.
Девушка погрозила ему селфи-палкой.
— Нахрена тебе в Бере…незе…мень? Я не понимаю! Чевизова впечатлить?
— Береньзень. Да. Он точно попадет в диссертационный совет. Без «полевых» работ мне не защититься. Кроме того, я засиделся… Полезно иногда менять обстановку.
— А мне как? Без секса?!
— Навещай меня.
— Поближе найду.
— Я вне конкуренции.
— Голословное утверждение.
Пришлось ею овладеть. После она уснула. Рассыпала по подушкам синие кудри и стала прелестной.
Глава вторая. Индетерминизм Береньзени
Ежели выдернуть из круглого розового цветка полевой «кашки» пук лепестков и съесть — изо рта продолжит нести перегаром. Народная мудрость.
Недалече шел поезд. С неба капало. Па шчоках Виктора Васильевича Волгина, автослесаря, быццам слёзы, цяклі дажджынкі.
ВВ лежал в поле. Усики пшеницы щекотали его коричневые руки. Обветренным языком он ловил целительную влагу.
«Харе пить. Не вообще, но… ТАК. Жена уйдет, я останусь», — думал он не без усилий. Повод, вроде, был. Пёс пропал. Славный. Дети его любили. Растолковать им, что Дика, скорее всего, застрелил богатый дядька? Или пускай надеются, что прибежит дружок?
Со временем гипс надежды заменится костылём воспоминаний. Всяко лучше, чем в их годочки узнать правду про этот брошенный, брошенный, брошенный Богом мир.
Колонка с водой синела метрах в десяти. Оазис. Мощная, холодная струя.
Дабы умыть полыхающую рожу, выплюнуть кошачий нужник изо рта — необходимо. Стараться. Еще немного. Еще.
— Господи, за что ты меня? — Боец. Партизан.
Дополз.
А колонка не работала.
— Сууука!
Мимо прокряхтел автобус «Ритуал». Похороны.
Похороны, следовательно, поминки, — соображал Василич.
Береньзеньских он знал наперечет. И даже предрекал кое-кому кончину. Крабынчуку, тут просто — чиновник, баран и ворюга. Озимой, директрисе школы: мужа сожрала, коллег затравила, учеников задолбала… стерва! И Плесову, шиномонтажнику. У него, шепчутся, печёнка из-под рубахи выпадает. Ну и фашист он, проклятый.
Пенсионеры не в счет. «Ритуал» остановился на главной площади Победы. Где кафе «Журавль», элитное! Бабкам с дедами не по карману.
«Шашлыком накормят. С лучком, помидоринами». — Мотивация побудила Витю встряхнуться. Омыть физиономию в луже под колонкой, застегнуть пиджавчик, поставить естественным жировым гелем челку Элвисом.
Импозантный мужчина образовался!
Пожевав елочки, он ринулся штурмовать пункт общепита.
— Не, не идешь, — молвил нерусский страж на входе в «Журавль».
— Дык мы с покойным…
— Не идешь.
Виктор Васильевич сплюнул около туфли охранника. Удар под дых его отрезвил. В самом деле, что он…
— Пусти, Таймураз, — велел усталый женский голос. — Нам водки не жалко.
Толчок Таймураза переместил Волгина в алое, мигающее пространство зала, где играла светомузыка. На подставке в центре находилось парадное фото Роберта Константиновича, хозяина лесопилки, перечеркнутое траурной лентой. Кругом стояли пластиковые веночки, дочки Роберта Константиновича количеством девяти штучек и постные береньзеньские рыла: Крабынчук, Озимая, Плесов. Настоятель церквушки Тутовкин со смазливеньким дьяконом и глава администрации с патриотической фамилией Рузский.
— Гамон… («кранты» — бел.) — У Виктора Васильевича от потрясения десница и шуйца задрожали студнем. — Робик, блин! Робушка!
Он вспомнил все сдутые контрольные, все работы на уроках черчения, выполненные усопшим когда-то, двадцать лет тому,