и сказала: «Арахна, не сравнивай себя с богами. Это неправильно». Но Арахна не послушала ее и продолжала о ткачестве болтать. И может, только ткачество в ее жизни и было, потому что в серой книжке с матовой обложкой про Арахну ничего другого я не нашла.
Так вот, Афина перед ней раскрылась, устроила соревнование и победила. Она сплела прекрасный гобелен с богами и тем, как они наказывали смертных, которые хотели прыгнуть выше головы.
Лаура так же делает: доказывает точку зрения, а потом опять, и еще пять раз. Мне кажется, ей нравится, что у нее теперь есть эта точка. В смысле зрения. (Была и раньше, но не часто. Когда отец из дому уходил.)
Арахна тоже гобелен плела. Моя подруга Анна говорит о ком-то смелом, что у них «яичники стальные». Противно, но об Арахне можно так сказать. Она сплела всю ту фигню, что боги со смертными творили. И главным среди них был насильник Зевс. Прогнивший Зевс. Он превратился в лебедя, чтоб Леду изнасиловать. Я лучше трахну лебедя, чем мужика. Даже без согласия. Лебедь! Никогда не ожидаешь.
Увидев гобелен, Афина разозлилась и порвала его на части. Арахна в свое произведение вложила душу, и этого не перенесла. Придя домой, она повесилась.
Не детская была та книга, мне кажется сейчас. Кому захочется такое слушать на ночь?
Увидев тело, раскаялась Афина. Она вернула жизнь Арахне, но только в виде паука. Навеки проклятая делать свое дело. Проклятая или благословенная — зависит от того, насколько доброй вам кажется Афина. Я решила — проклятая. Такая вот я предсказуемая.
Швы, что накладывают доктора, уродливы, безвкусны. У них есть цель, они ужасно грубы. Когда я думаю о вышивании на коже, я представляю цвет. И, может, вышивкой назвать это нельзя, но кто будет судить невысказанные мысли? Пусть будет «иллюстрация» — чернилами и ручкой.
Ирландский. Гэльский. Урок номер один. Грамматические упражнения, пока учительница оценивает домашние работы. Уроки так проходят не всегда. Бывает, нас заставляют comhra — говорить друг с другом. Получается фигово. Я пыталась. Я не люблю болтать даже на нормальном языке.
На домашку время не всегда могу найти. Мне хочется, но появляются дела важнее. Это ложь. Ну, не ложь, но и не правда. Но звучит получше, чем «Я очень устала». Учителя терпеть не могут, когда мы устаем. Ведь молодежь должна быть энергичной! И делать больше, чем сделала вчера и делает сейчас.
Ногти у меня как будто сгнили. Разодранная кожа по краям, которую я ковыряю, даже когда ранки кровоточат. Заусенцы так хочется сорвать. Я отдираю их, словно обои, от которых больно. Руки выглядят совсем не так, как мне хотелось бы. Ладони крупные, потрескавшаяся кожа. Мне нравится, как они рисуют. Как ловко получается у них вещи собирать. Но больше ничего.
С ирландским у меня порой неплохо, хотя мне кажется, что мой язык ужасно неуклюж и у меня не получается произносить слова так, как они должны звучать. Что не люблю — так это дела делать. Кучи, кучи дел засасывают меня вниз, словно зыбучие пески. От каждого задания мне тяжко.
Что плохо, потому что понедельник — мой выходной. Подальше от работы. Двадцать часов в неделю в чертовом киоске недалеко от дома. Два полных дня и одна ночная смена. Еще и заставляют работать сверхурочно. И если откажусь, меня уволят. Предполагается, что в свой выходной я буду делать домашнюю работу. В итоге я хожу по магазинам за продуктами. У нее работа тоже есть, в музее. Рассказывает людям что-то. И тоже двадцать часов в неделю. Она могла бы в доме убираться и готовить ужин. Но нет.
Твоя игла — перо, чернила — твоя краска. Серебряные, как чешуя у рыбы, красные, как острый кетчуп. Тусклые или ядовитые. Шепот или крик.
Когда я прихожу домой из школы, она еще лежит в постели. Ей нужна причина, чтобы встать. Я не причина. Всего лишь очередное дело, которое она откладывает на потом. Как домашняя работа. Которую мне нужно сделать. Но у меня по дому много дел: постричь газон, почистить туалет.
Пропылесосить. Вымыть раковины. Порисовать в тетрадках. Посмеяться, всплакнуть и закричать, поцеловаться, прикоснуться и дышать. Причесаться, почистить зубы, помыть полы.
Ухаживать за домом нужно как за человеком или за лошадью. Я не собираюсь жить в грязи. Мне стыдно, даже несмотря на то, что я не привожу гостей. Не приводила, даже если б все сверкало. Мне стыдно за себя. За то, как я живу, пожалуй. Вроде того. Наверно, это странно?
Можно сделать так, чтоб кожа светилась в темноте. Созвездие прямо под поверхностью, выглядывающее как луна по вечерам. Такое новшество редко когда встретишь. Но татуировки древние как мир. Мне хочется сделать все прекраснее, но с помощью безвкусной, отталкивающей красоты. Что-то смелее, чем то, что нам привычно. Сексуальный зомби на плече. Такого рода вещи. Мне хочется, чтобы получилось.
У Тома в доме бардак похуже, чем у нас, но почему-то мне от этого приятнее. Расслабляет. Нет правил, не нужно ужины готовить или убираться. А еще у них на кухне есть батут. И не маленький — большой такой. Во время одной пьянки они стащили его у соседей и теперь не знают, как вернуть, не признаваясь в краже. Так что соседские детишки живут без своего батута и грустно скачут во дворе на батуте воображаемом, который их отец построил из вранья.
У мальчишек в спальне построен форт из банок из-под пива. Им пришлось подвинуть телевизор, чтобы расширить восточное крыло. Том и его друзья гордятся этим фортом до того, что спят в нем иногда, хотя кроватей в доме много.
Но такие вот друзья у Тома: в их жизни куча приключений. Они все дружат еще со школы, и нравятся друг другу, и поддерживают в трудную минуту. У меня такого не было, и этому я рада. В данный момент такого не хотелось бы. Мне стремно, когда люди что-то знают.
Мне нравится у Тома спать, потому что у него кровать большая. Иногда я приползаю подремать — обычно в выходные, которых очень мало. Еще мне нравится, что простыни не пахнут мной. На самом деле я не знаю, как я пахну, но чужие запахи мне почему-то кажутся безопаснее.
Мне нравится, как пахнет Том. От его запаха мне лучше. Не знаю почему. Наши отношения непросто как-то охарактеризовать. В них есть что-то неправильное,
