к вам татарином? — спросил я.
— Почему татарином?
— Да ведь говорят, «незванный гость хуже татарина».
— Не бери в голову, — засмеялся Иван. — Достаточно того, что они про тебя знают. Разберемся…
Вечером пришли с работы отец и мать Ивана. Иван представил меня, сказав, что я буду работать в школе учителем.
— Какая школа, — пожал плечами отец Ивана Сергей Николаевич. — Июнь месяц только пошел.
— Да я поработать хочу до осени. Поможете?
— А что я вам предложить могу? Разве что рабочим, а у вас диплом о высшем образовании.
— Так я на другое и не рассчитываю, — заверил я. — Пару месяцев физического труда только на пользу пойдут.
— Похвально, — одобрил Сергей Николаевич. — Рабочих рук у нас всегда не хватает. И когда вы хотите приступить к работе?
— Да хоть завтра, — сказал я.
— Идет! Завтра жду к десяти в отделе кадров. Ванька покажет, где наше управление.
Может и ты, Вань? — повернулся Сергей Николаевич к сыну. — Заодно с приятелем. Чего без толку дома сидеть?
— Ты, что, отец, сдурел, — вступилась мать Тамара Петровна. — Ему школы по горло хватит.
— Не, батя, я погожу, — засмеялся Иван. — Это Володька. Он у нас особенный, с чудинкой. А я лучше на диване поваляюсь, книжки почитаю, да на речке позагораю в свое удовольствие.
— И по девкам побегаешь, — недовольно буркнул отец.
— Серёж! — Тамара Петровна строго посмотрела на мужа.
Ванька только ухмыльнулся, но промолчал.
Пили за знакомство из того же графинчика и снова ели пельмени, правда, прежде съели по тарелке наваристого борща.
Тамара Петровна водки не пила и в разговоре участвовала неохотно. Только спросила в конце ужина:
— Это правда, что вы, Володя, обладаете каким-то особым даром? Ваня говорил, что вы можете лечить руками и предметы двигать взглядом.
— Ну что вы! Иван вам наговорит. Что-то могу, хотя ничего необычного здесь нет. А так больше разговоры.
Я по-прежнему старался быть осторожным. Я помнил письмо физика Френкеля, которое в своё время напугало отца. Тогда отец в осторожной форме написал о моих способностях и, в частности, о способности предвидения в Академию Наук СССР и получил ответ профессора Н. Блохина: «У меня позиция была и остается твердой: с научной точки зрения в этом феномене ничего нет. Чудесами и мистикой мы не занимаемся». Френкель же на письмо ответил мягко, но ответ его прозвучал, как предупреждение и напугал отца: «…обстановка в науке настолько сложна и опасна для открытого обсуждения этих сложных проблем, что приходится скрывать информацию в стенах лаборатории, хотя лаборатория поддерживается профессором А.Д. Александровым… Поэтому ни в коем случае не следует никому нигде рассказывать… Все будет расценено, как распространение лженауки».
Сейчас, конечно, не то время, чтобы бояться репрессий за то, что твоя психика отличается от общепринятой нормы и за то, что природа наделяет кого-то особыми способностями, тем более, неизвестно, дар это или проклятие. Ведь даже в той памяти, которой я обладаю, мне стыдно признаваться, и я, как раньше в школе, в институте на экзаменах по таким предметам как политэкономия, например, старался переставлять слова и предложения, чтобы не казалось, что я вызубрил главу наизусть, хотя текст представал перед моими глазами фотографической картинкой, который я мог читать с закрытыми глазами…
Спать меня устроили на кухне на раскладушке. С дороги и после двух рюмок водки я уснул скоро, но обладая тонким восприятием, чутко уловил скрип кухонной двери и открыл глаза. Из комнаты в коридор и в кухню через щель не закрытой плотно двери проникал свет, а потом я услышал шёпот Тамары Петровны:
— А он что, будет жить у нас?
— С чего ты взяла? — так же шёпотом ответил Сергей Николаевич.
— Так он в школу пойдет только в сентябре, — тот же шёпот Тамары Петровны.
— Успокойся! Завтра я ему выпишу направление в общежитие как рабочему строй-монтажного управления.
— Ну, тогда ладно!
— Тебе что, не понравился молодой человек?
— Нет, почему же? Вполне симпатичный и видно, что самостоятельный. Только эти его какие-то подозрительные способности. Как бы беды не случилось.
— Не говори глупости. Володька тоже дружить с кем попало не станет. И потом, в институте не стали бы кого зря держать. А они дипломированные специалисты, высшее образование. Это мы с тобой до техникума только и дотянули.
— У нас время было другое. Война. Сейчас другие возможности… Зато у тебя шесть медалей и два ордена.
— Ладно, давай спать, — тяжело вздохнул Сергей Николаевич.
Еще некоторое время в комнате слышалась возня, скрип кровати, и всё скоро успокоилось.
Утром я стал собирать раскладушку, освобождая кухню до того, как встали хозяева. Пожелав Сергею Николаевичу и Тамаре Петровне доброго утра, я нырнул в комнату Ивана, чтобы не мешать им собираться на работу.
После завтрака мы с Иваном поехали на работу к его отцу. Кабинет начальника отдела кадров представлял собой небольшое пространство с большим двухтумбовым столом, двумя шкафами с папками и рядом стульев с черными дерматиновыми сидениями и спинками вдоль стены. Такой же стул стоял у стола. Сам Сергей Николаевич сидел в жестком кресле, похожем на стулья, только с деревянными подлокотниками.
— У тебя трудовая книжка есть? — доброжелательно спросил Сергей Николаевич, переходя на «ты», что совершенно меня не обидело: ведь я был товарищем и одногодком его сына.
— Есть, я же в сельской школе два года поработал — сказал я, протягивая трудовую книжку.
— А зачем же ты сюда-то приехал. Чем же дома было плохо? Или нашкодил? — Сергей Николаевич подозрительно сощурился.
— Да что вы Сергей Николаевич! Как вам в голову такое могло прийти! — обиделся я. — Посмотрите, у меня даже благодарность за хорошую работу в книжке записана.
— Да, действительно, — удивился почему-то Сергей Николаевич, найдя запись в конце моей трудовой книжки. — Тогда, чего тебя потянуло к перемене мест-то?
— Я, Сергей Николаевич, нигде еще не был. Вот вы пол-Европы с войной прошагали. Столько повидали, — польстил я. — А я нигде еще не был. А больше всего на Сибирь хотел посмотреть. И Иван много рассказывал, скучал по своему городу.
— Да-а, Сибирь — это, брат ты мой, сила. Мы, сибиряки, и в войне своей земли не посрамили… Твой-то отец воевал? — строго спросил Сергей Николаевич.
— А как же, воевал, — неохотно сказал я. — Только на другом, секретном фронте.
— Это что же, разведчик, что-ли?
— Что-то вроде этого. В Тегеране. Только он почти ничего нам не рассказывал. Говорит, подписку давал.
— А-а, понимаю, понимаю. Вон оно как, значит. Конференция трех держав, товарищ Сталин и все такое.
Он посмотрел на меня с уважением, будто это я служил в Тегеране и
