где он держит деньги. — Он замолчал, вспомнив, что собирается украсть у Крови весь этот мантейон. — Я никогда не украду их, потому что никогда ничего не украду у тебя или твоей семьи, но невозможно знать, кто может тебя услышать.
— Твоя птица может, патера, — усмехнулся Рог. — Я слышал, что иногда они подбирают блестящие вещички. Кольцо или ложку.
— Нет красть! — запротестовал Орев.
— На самом деле я подумал о человеке-соглядатае. Сегодня я исповедовал одну несчастную юную женщину, и я думаю, что кто-то подслушивал за ее окном. Там, снаружи, есть галерея, и я уверен, что слышал, как под его весом скрипели доски. Мне хотелось встать и посмотреть, но, учитывая мою ногу, он бы убежал раньше, чем я сумел бы высунуть голову наружу, и вернулся бы обратно, без сомнения, как только я бы опять сел. — Шелк вздохнул. — К счастью, она говорила очень тихо.
— Разве тот, кто подслушивает, не оскорбляет богов, патера?
— Да, оскорбляет. Но, боюсь, его это не тревожит. И, хуже всего, я знаю этого человека — или, по крайней мере, начинаю составлять о нем представление, — и мне нравится то, что я увидел в нем. Я уверен, что в нем много хорошего, хотя он изо всех сил пытается это скрыть.
Орев захлопал здоровым крылом.
— Хорош Журавль!
— Я не упоминал его имени, — сказал Шелк Рогу, — и ты его не слышал.
— Конечно, патера. Я вообще почти не понимаю, что говорит птица.
— Прекрасно. Возможно, было бы еще лучше, если бы ты так же плохо понимал меня.
Рог покраснел.
— Прошу прощения, патера. Я не хотел… Это все из-за…
— Не имеет значения, — поспешно объяснил Шелк. — Совсем. Мы еще даже не начали говорить об этом, хотя поговорим. Должны. Просто я хочу сказать, что даже не должен был упоминать об исповеди этой женщины. Я слишком устал, чтобы как следует следить за своим языком. И теперь, когда патера Щука оставил нас… ну, я все еще могу поговорить по душам с майтерой Мрамор. Я думаю, что сошел бы с ума, если бы не она.
Он наклонился вперед на старом мягком стуле, стараясь собрать разбегающиеся мысли.
— Я хочу сказать, что он хороший человек, или, по меньшей мере, человек, который может быть хорошим, хотя и не верит в богов; тем не менее я собираюсь заставить его признаться, что он подслушивал, и тогда я смогу отпустить ему вину. Это будет трудно, я уверен, Рог, но я рассмотрел вопрос со всех сторон и вижу, что обязан выполнить свой долг.
— Да, патера.
— Я не имею в виду сегодняшний вечер. Вечером я был слишком занят, и еще больше в полдень. Я видел… кое-что, о чем, к сожалению, не могу рассказать тебе. Но я думал об этом особом человеке и проблеме, которую он собой представляет, с того мгновения, как вошел. Вот эта синяя вещь на крыле птицы напомнила мне о нем.
— И что это такое, патера?
— Шина. Я полагаю, что ты назвал бы ее так. — Шелк посмотрел на часы. — Твои родители сойдут с ума от беспокойства.
Рог покачал головой:
— Мелюзга скажет им, куда я пошел, патера. Я сообщил им перед уходом.
— Клянусь Сфингс, я надеюсь на это. — Шелк наклонился вперед, выпрямил поврежденную ногу, снял черный носок и развернул похожую на замшу повязку.
— Видел одну из таких, Рог?
— Полоска кожи, патера?
— Нечто намного большее. — Шелк бросил ее Рогу. — Я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня, если сможешь. Ударь ею по стене, изо всех сил.
Рог вытаращил глаза.
— Если ты боишься, что разобьешь что-нибудь, брось ее на пол, три-четыре раза. Только не здесь, не на ковер. На голые доски. Сильно, я имею в виду.
Рог сделал, как ему было сказано, потом вернул повязку Шелку.
— Она стала горячей.
— Да, как и должна была. — Шелк обмотал ею ноющую щиколотку и с удовлетворением улыбнулся, когда повязка затянулась. — Видишь ли, это не просто полоска кожи, хотя, не исключено, ее наружный слой сделан из кожи. Но внутри находится механизм, тонкий, как золотой лабиринт в карте. Когда механизм возбуждается, он поглощает энергию, а в состоянии покоя выделяет ее часть в виде тепла. Оставшаяся — излучается в виде звука, во всяком случае мне так сказали. Мы не слышим его, возможно потому, что он слишком слабый, или, как я думаю, потому что он слишком высокий. Ты слышишь его?
Рог покачал головой.
— И я тоже, хотя мог слышать звуки, которых не слышал патера Щука, вроде скрипа петель в садовых воротах, пока я не смазал их маслом.
Шелк расслабился, успокоенный повязкой и мягкостью стула.
— Мне представляется, что эти чудесные повязки сделали в витке Короткого Солнца, как и стекла, Священные Окна и очень многие другие вещи, которыми мы пользуемся, но не можем их воспроизвести.
— У них были ученые, патера. Так говорит майтера Роза.
— Хорош Журавль! — каркнул Орев.
Шелк засмеялся:
— Он научил тебя говорить это, пока занимался твоим крылом, ты, глупая птица? Очень хорошо, я полагаю, что доктор Журавль тоже ученый, в некотором роде; по меньшей мере, он знает медицину, которая больше наука, чем думает любой из нас, и он ссудил мне эту повязку, хотя я и должен вернуть ее через несколько дней.
— Такая штука должна стоить двадцать или тридцать карт, патера.
— Больше. Ты знаешь Гагарку? Огромный мужчина, который по сцилладням приходит на жертвоприношения?
— Мне кажется, что знаю, патера.
— Тяжелая челюсть, широкие плечи, большие уши. Он носит тесак и берцы.
— Я никогда не разговаривал с ним, патера, но знаю, кого ты имеешь в виду. — Рог на мгновение замолчал, его симпатичное юное лицо стало серьезным. — От него одни неприятности, так все говорят; он из тех, кто сносит любого, вставшего у него на дороге. Он чуть не убил отца Ворсянки.
— Прискорбно слышать, — сказал Шелк, вынув четки и рассеянно крутя их пальцами. — Я попробую поговорить с ним об этом.
— Тебе лучше держаться от него подальше, патера.
Шелк покачал головой:
— Я не могу, Рог. Не тогда, когда я должен исполнить свой долг. На самом деле Гагарка — именно тот человек, к которому я должен держаться поближе. Я не верю, что даже Внешний… И в любом случае уже слишком поздно. Я собирался сказать тебе, что показал эту повязку Гагарке, и, по его словам, она стоит намного больше. Однако это не важно. Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему такое знание осталось в витке Короткого Солнца?
— Мне кажется, что те, кто знали все
