аналогия была утешительной.
– Да. Без лицемерия, цинично, но… Да, да. Ты прав, я всё это понимаю. Она сама не виновата в том, что ничего не может с этим поделать. Только от этого не легче. Даже когда понимаешь, с чем имеешь дело, – от этого не легче. А когда видишь ситуацию со стороны, словно на ладони, и кажется, что только рукой пошевелить стоит – и весь этот пазл вдруг перестроится так, как тебе хочется. Вот только рука не двигается, да и вообще выглядит это всё скорее как полузастывшая картинка, изображение на которой меняется настолько неспешно, но настолько неумолимо, что от своей беспомощности ты даже не можешь кричать, а весь мир, кажется, издевается над тобой: все всё видят и понимают, даже сострадают и сопереживают, но они словно стрелки часов, не способные вырваться из круга, продолжают свой предрешённый танец.
Флёр, скрывающий тайну мироздания, повис над нами. Точнее, мы сами дошли до того рубежа, за которым скрывается что-то секретное, что-то манящее, но за всю историю человечества, так и не открывшееся в полной мере.
– Согласен, ужасное чувство, – ответил я. – Будто над тобой проводят эксперименты. Но я бы хотел начать издалека. С того момента, когда ты обнаруживаешь, что находишься в западне любовных чувств и можешь наблюдать, как мир вокруг меняется на глазах. То, что раньше раздражало, теперь не вызывает никакого интереса, а то, что было безразлично, – начинает нравиться просто потому, что оно тебе не мешает; всё вокруг становится красочнее. Конечно, я понимаю, что не окружающий мир меняется, а только моё внутреннее восприятие. Мой мозг разукрашивает материалистическую картинку мира. Но дело в том, что мозг из реальной картинки, какой бы она ни была, создаёт её усеченную версию, а представляет её нам как полноценную. Ведь мы не слышим большую часть звуков окружающей среды, мы не видим большую часть излучения, которое мы называем светом, мы не чувствуем радиоволн и многих других физических явлений. Нам очень сложно представить реальный мир без добавления наших грёз и предрассудков. Мы заложники нашего разума и нашего тела. Мы настроены на определённую последовательность действий – мы все как стрелки часов, которые никогда не выйдут из круга. Ведь стрелки не могут существовать вне часов, они предназначены только для этого. Только так они могут почувствовать себя живыми.
Неожиданно для меня наш разговор начал ускользать в более пространные и философские размышления бытового уровня.
– А что, если действительно стрелки часов, созданных людьми, являются формой жизни. Мы даже этого не осознаём. Возможно, нас тоже кто-то создал и не понял, что наше состояние для нас является жизнью. Может быть, тот создатель относится к нам так же, как мы к механизму часов? «Ну есть и есть. Работают? Вот и славно. Движутся в заданном направлении? – А я хорошо постарался!»
Мы оба немного помолчали.
– Странно всё это, не правда ли? Люди – стрелки часов.
Снова небольшая пауза.
– Эту идею нужно предложить писателям-фантастам, – сказал я, и на наши лица прорвалась улыбка облегчения.
– И всё же, – продолжила она, – мы живём так, как живём. Любим по указочке. Даже, казалось бы, свободный выбор продиктован внутренним механизмом, потому что если попробовать целенаправленно не любить, то есть отвергать все проявления этого чувства, становится как-то не по себе. И это даже слабо сказано. Скорее тебя что-то начинает разъедать изнутри. Людям как воздух нужны другие люди. Это необходимость. Одна шестерёнка должна толкать другую.
В подобных разговорах много пауз. И мы явно не стремились к тому, чтобы лишать нас их присутствия. Они нас ни в коем случае не тяготили.
–– Я бы хотел тебе возразить, но не знаю, как и чем, – задумываясь, проговорил я. – Если исходить из такой точки зрения, то помимо любви всё остальное точно так же продиктовано нам. Как будто механизм действия зашит в нас, как в компьютерную программу: действие 1 – вырасти, действие 2 – найти пару, действие 3 – создание и воспитание потомства, и далее всё начинается по новой, только с другими стрелками. И вот я в раздумье над тем, есть ли у нас какие-то другие реальные цели, кроме этих. Потому что в конце всё сводится именно к такому положению.
– Сложно сказать, – она снова вступила в диалог. – Как-то это всё слишком сложно. О сумасшедших, колоссальных вещах мы сейчас говорим, тебе не кажется? – я как-то неуклюже кивнул в знак согласия. – Я на самом деле всего лишь хотела… – тут она затихла, а после продолжила еле слышным, но почти срывающимся голосом. – Хотела, чтобы у моей подруги всё было хорошо, и сама хотела почувствовать то тепло, которое разливается внутри, когда находишься рядом с тем, кого любишь, – едва успев договорить последние слова, она тут же вскинула взгляд вверх. Её глаза увлажнились, и одинокие слёзы, на этот раз без всяких сомнений, пустились вниз по лицу.
Я обнял её. Крепко обнял. Мы какое-то время пролежали в кровати обнявшись. Мне хотелось верить, что она испытывает ту внутреннюю теплоту.
Познакомились мы всего пару месяцев назад. Однажды, когда я возвращался домой после уроков гитары, которые брал на тот момент уже несколько месяцев, мне в глаза бросилась некая девушка, стоящая посреди улицы с планшетом в руке и что-то в нём рисовавшая. Стояла она прямо напротив главных башенных часов города. Вокруг сновали люди, день сменялся вечером, начинало темнеть.
Зародившийся общими фразами диалог перетёк в импровизированный ужин в кафе, где она мне рассказала, что находилась там с самого раннего утра. Она пыталась создать картину, отражающую «утренних» и «вечерних» людей. Тогда я понял, что нам действительно есть о чём поговорить.
– А ты не чувствуешь этого тепла сейчас? Или хоть раз за всё время нашего знакомства? – стараясь убрать тон возмущения, спросил я её.
Потому что я-то ощущал внутреннее тепло, про которое она говорила. Может быть, робко и не в полной мере, но в один момент я поймал себя на мысли, что моя жизнь изменилась. Не в том плане, что я стал другим человеком, у меня появилось желание создать семью и завести детей. Нет, этого по большей части и сейчас нет. Или что я стал очень уверенным в себе мужчиной, или начали происходить благоприятные события, или что ещё угодно в обыденном представлении. Нет. Я просто почувствовал близость между нами, я ощутил себя полноценным. Целостным даже. Мои суета
