одна, но есть глубокий альков, занавешенный тяжелой бархатной шторой, очень похожей на театральный занавес. Там за занавесом живет Вика: спит, сидит в ноуте, смотрит очередное кинцо, нацепив наушники, пьет чай и даже ест иногда, развалившись на своей икеевской кроватке. Остальное пространство занимают мама и большой круглый стол на слоновьей ноге, доставшийся от предков. То, что называется «выбросить жалко».
— Не-е-ет, ко мне нельзя. Там мама. И вообще, у нас квартирка маленькая, и у меня спальня без двери, штора только, — начала она судорожно подыскивать причину отказа.
Но он не дослушал.
— Вот и прекрасно, что мама. Познакомишь нас, чаю попьем, там вон сзади тортик из «Буше». А потом поедем ко мне. Мама должна знать, с кем отпускает дочь.
Вот ведь правильный какой.
Это было два года назад.
Два года Вика ночует у Антона пару раз в неделю, со вторника на среду, или со среды на четверг, это как придется, и с пятницы на субботу обязательно. Мама спрашивает: «Почему ты к нему не переедешь?» Каждый раз Вика машет рукой: «Оно мне надо? Стирать носки, мыть посуду. Быт, бытовка, бытовуха, ненужное подчеркнуть. А так каждый раз — праздник. Цветы, шампанское, кареты, юнкера». Не может же она сказать маме, что он ей ни разу не предложил остаться у него навсегда. Остаться в его просторной студии на восьмом этаже с видом на стеклянную башню Газпрома. В новом престижном доме, аккуратно вписанном в старый квартал Васильевского острова. Ни разу за два года. А она бы с удовольствием стирала его носки, готовила бы завтраки и ужины, бегала бы в магазин за забытым с вечера хлебом. Но он не предлагал.
И сегодня она решила поставить точку. Пусть это будет последнее свидание. Пусть. Сразу она говорить ничего не собиралась. Оставила на завтрашнее субботнее утро. Вечер и ночь пройдут, как всегда прекрасно, а утром она спросит: «Почему?» Почему он не хочет с ней жить? Ухаживает за ней. Подарки дарит. Говорит ей всякие красивости: «Любимая, принцесса моя, ты самая лучшая на свете», даже стихи ей читает, не свои, конечно, Пастернака или Заболоцкого. Готовит ужины к ее приходу. Свечи, хорошее вино в бокале на тоненькой высокой ножке. Белоснежная салфетка в серебряном кольце. Она даже стала платья носить. Нельзя же за такой стол в заношенной флиске садится. Так что она прикупила парочку соответствующих.
Но сегодня — старый свитер с оленями. Без него она не справится. Не сможет задать свой вопрос. И главное не сможет вынести его ответ. Завтра утром он ей скажет, что никогда и не собирался жить с ней одним домом, одной семьей. Что его вполне устраивают именно такие отношения. Что ему нужен отдых, праздник. И она для него — праздник. И нечего превращать красивые отношения в быт, бытовку, бытовуху. Она знала, что будет так. Но знать самой и услышать от него — разные вещи. Вика считала, что пора услышать.
А потом она пойдет домой и будет переживать: валяться в кровати, плакать в подушку, гундосить распухшим носом, пить чай с медом и лимоном, лопать вишневое варенье, уверять маму, что ничего страшного не произошло, просто она решила расстаться с Антоном. Переживать она будет с чувством, не спеша, на это у нее будет половина субботы и целое воскресенье.
Троллейбус скользил по мосту. Вика смотрела на льдины, они были похожи на огромные стеклянные осколки. «Разбилось небесное зеркало, и просыпалось вниз». И правда, никакого неба не было, черная пустота и все. «Лопнула тонкая пленочка, и нас накрыло космосом. Прямо из космоса сыплет снег. Космический, потусторонний. Завтра лопнет пленочка моего счастья, и меня накроет холодом потустороннего снега».
Она уже почти дошла до Антонова подъезда. И тут навстречу ей вышел кот. Скорее котенок-подросток. Полгода, наверно. Лапы короткие и морда чуть приплюснута. Кто по твоей породе проходился, чувачок? Серый, местами полосочки черные, самой запростяцкой расцветки, мама такую барсиковой называет. Дворовый серый барсик, чуть присыпанный снегом. Котейка уселся прямо перед Викой и сказал: «Ну?»
Прямо так и сказал. Не «мяу», не «мня» какое-нибудь. Такое протянутое слегка «ну-у-у». И Вика сразу поняла: надо взять котика, сунуть его за пазуху в вязаное тепло свитера и тащить домой. Ничего этого она делать не собиралась. «У меня последнее свидание сегодня. Извини, малыш, не до тебя. В подъезд могу пустить — грейся», — промолчала она. Кот от предложения не отказался, забежал за ней в открытую дверь. А потом и в лифт. И к двери Антоновой квартиры.
— Нет, сюда тебе нельзя, — Вика покрутила пальцем у кота перед носом, — иди к батарее, там тепло.
Но кот уселся у ее ног, задрал морду и отчетливо сказал: «Неа».
— Никакое ни неа, — она взяла серого и посадила на подоконник, — тут сиди. В окно смотри.
Нажала белую пуговку звонка, и дверь открылась. Антон всегда открывал сразу, будто там внутри сидел под дверью, ждал ее. А может он чувствовал ее приход? Или просто слышал, как поднимается лифт. Теперь уже все равно: «Последний раз. Последний вечер. Гаснут свечи. Тьфу, белиберда какая», — крутилось у нее в голове.
Кот, мягко спрыгнув с подоконника, метнулся в квартиру.
— Ой!
— Это еще что? Откуда здесь кот?
— Не знаю. На окне сидел. Может это твоих соседей каких-нибудь? Из квартиры выскочил. Надо спросить.
— Надо его поймать.
Они говорили одновременно. Почему-то этот невзрачный котенок занял все мысли Антона, он даже не принял Викину шубейку, не повесил ее на плечики, как делал всегда. Он помчался за котом. Но тот сиганул под белый кожаный диван и затихарился там.
— Швабру неси, сейчас я его вымету!
Вика сняла шубу и сапоги, вынесла из санузла швабру.
— На.
Антон пошурудил под диваном. Кот не вылезал.
— Вот гад! Как бы его выгнать?
— Может быть просто позвать? Кыс-кыс, эй, иди сюда, — Вика опустилась на четвереньки, заглянула под диван.
На нее смотрели зеленые крыжовины глаз. Кот улыбался. Да нет, показалось. Коты не улыбаются.
— Кыс-кыс, — еще раз позвала она.
Кот замотал башкой и чихнул.
— Ну чего он там? — Нетерпеливо спросил Антон.
— Не хочет. Слушай, а может ты его себе оставишь? Кот — это хорошо. Придешь с работы, он к тебе на колени влезет и мурчать будет.
— Ага. А еще перегрызет провода, грохнет монитор на пол, будет все метить, все портить, а я буду его кормить и дерьмо за ним убирать. Надо очень.
— Ну давай его чем-нибудь вкусненьким приманим.
Она подошла к накрытому на двоих
