Ну, даже если и так, хоть на халяву в космос сгоняю.
Занимаем места в ложементах. Очень неудобно: места в «Федерации» не так мало, как на старых «Союзах», но на нас громоздкие полетные скафандры. Плюс еще спинки кресел практически лежат на полу. Часть моего обучения была посвящена тому, как правильно расположиться, забравшись в люк… явно недостаточная часть, как я теперь понимаю — того и гляди, из-за моей неуклюжести старт придется переносить! Но кое-как все получается.
На одном из кресел, намертво спеленутый защитным костюмом и еще пристегнутый специальной сбруей, лежит Белкин. Он не спит, но напичкан успокоительными — да по нему и видно. Кот только чуть скашивает на меня глаза и приоткрывает рот, словно хотел мяукнуть и передумал.
По радио спрашивают о готовности. Белозерова и Батурин по очереди отвечают. Я тоже, в волнении запинаясь и путая нужные слова. Но все проходит нормально.
Начинается предстартовая проверка, потом — отчет. Все это тянется и тянется. Я умудряюсь подавать положенные реплики; их самый минимум, с меня, как с необученного штафирки, сняли все, что касалось управления модулем. Однако кое от чего отвертеться не удалось: профессиональным космонавтам не видны некоторые приборы дублирующей системы, да и на вопросы о моем самочувствии они ответить, ясное дело, не могут.
Мне просто хочется, чтобы тягостное ожидание кончилось побыстрее.
Наконец вот они, последние секунды.
Я почти жду приступа неконтролируемой паники: мол, выпустите меня, я на это не подписывался, верните меня домой!
Но ничего подобного не происходит, только усиливается жгучее нетерпение. Мог бы, сам бы вылез из ракеты и толкал ее вверх.
А потом из наушников как-то сразу:
— Три… два… один… ключ на старт!
После этого секунду ничего не происходит, и я успеваю испугаться, что что-то пошло не так — но вот нас вдавливает в спинки кресел.
Из ракеты ничего не видно, иллюминатора у меня перед глазами нет. Да если бы и был — он все равно сейчас закрыт атмосферным обтекателем, надеваемым поверх многоразового корабля (именно этот обтекатель мы воспринимаем как кончик ракеты). Я могу только считать секунды, но даже это очень тяжело — перед глазами красная пелена, на грудной клетке словно пляшут гиганты.
Вроде бы уже должна отделиться первая ступень — четыре «морковки» дополнительных универсальных ракетных модулей… или нет? Почему они не отделяются?
Вдруг давление на грудь рывком ослабевает. Конечно, никакого рывка нет, но облегчение приходит так резко, что ощущается именно так. Теперь ускорение создает только последний из пяти УРМ первой ступени, соответственно, оно в пять раз меньше. На самом деле все равно вдвое больше, чем на Земле, но все равно кажется почти нормальным.
Еще минута — и последний УРМ отделяется тоже, мы летим на третьей ступени из четырех. Отделяется обтекатель: меняется освещение в кабине, через невидимый мне иллюминатор попадает солнечный свет. Значит сейчас отделится третья ступень… да, вот оно!
Ускорение пропадает совсем (во всяком случае, ощутимое ускорение), тело становится легким, пустой желудок подкатывает к горлу. Хорошо, что ни сегодня, ни вчера вечером я ничего не ел, только воды попил.
Белозерова спокойным голосом говорит по рации с ЦУПом, и я вдруг понимаю, что свершилось — мы на орбите.
Скашиваю взгляд, и все-таки вижу краем глаза иллюминатор, но в нем чернота.
Российские космические корабли запускаются по короткой схеме: от старта до стыковки к «Миру» проходит всего три часа со считанными минутами. А потом… а что потом? Не знаю. Потом придется ждать. Не дольше двух дней, сказали мне — заодно организм перестроится на жизнь в невесомости. Потом на связь должен выйти мой транспорт — чей-то частный корабль, который случайно оказался в нашем позабытым всеми богами районе звездной карты.
И уже с ним я отправлюсь на место своей работы — станцию «Узел», что вращается вокруг невидимой с Земли звезды.
* * *
Огромное полушарие Земли медленно проворачивается под — или над — нами, неописуемо, невыразимо прекрасное. Секционный иллюминатор Купол дает круговой обзор. Когда-то это окно с большими сложностями доставляли на орбиту для американской половины станции. Потом, когда американцы решили сбросить свою часть МКС в океан, наши его выкупили и соединили со своими модулями — теми, что в итоге стали ядром станции «Мир-2». И я понимаю, зачем была вся эта возня: любоваться на Землю как будто из прозрачного колпака дорогого стоит.
Та самая песня из прошлого века снова приходит на ум. Но по матери я не скучаю. Я стараюсь загнать поглубже сомнения и мандраж.
— Лично я считаю, что это розыгрыш, — говорит Коля, и в душе я абсолютно с ним согласен.
Вообще-то он командир станции «Мир-2», Николай Эльдарович Ахмедов. Старше меня на двадцать лет, с двумя учеными степенями (кандидат химических наук и доктор наук, внезапно, в области литературы). Но сразу попросил называть его Колей, — мол, у них тут принято называть друг друга просто по именам — и отказать я, конечно, не мог.
На станции он мотает уже второй срок и останется еще на один, мы с Белозеровой (Женей) и Батуриным (Русланом) — новое пополнение.
Точнее, эти двое — новое, а меня, по идее, должны отсюда забрать. Кроме Коли, Жени и Руслана на станции еще два космонавта из предыдущей смены: Олег Кирсанов и Нараян Каушик (из Индии, по соглашению). Они также встретили мое прибытие со сдержанным недоверием. Сдержанным — потому что космонавты максимально тактичные и вежливые люди. Иначе в этой консервной банке и недели не продержишься.
— Ладно, розыгрыш, — хмыкает Женя. — Что-то дорогая шуточка выходит. Не то чтобы бы мне было неприятно общество Андрея и его друга…
— Общество его друга тебе приятнее всего, — смеется Батурин.
Белкин, словно в подтверждение его слов, мяукает. Кот чувствует себя в невесомости как дома — даром, что никаких тренировок не проходил.
То есть сначала он явно испугался, его даже стошнило немного. Но потом быстро привык. Похоже, ему нравится — минимум усилий, а какие далекие прыжки получается!
Во всяком случае, акробатике работы в невесомости он обучился быстрее меня.
А уж как он пришелся по душе моим временным коллегам, словами не передать! Особенно ребятам из старой смены, которые торчат на станции уже давно.
«Даже не думал, что у сфинксов такая мягкая шерстка, — сказал командир при первом знакомстве с ним, и был у него тон человека, к которому прилетел тот самый волшебник в голубом вертолете. — Думал, они голые. А они как замша…»
Сейчас Белкин сидит на руках у Нараяна и самозабвенно мурлычет. Я его помню таким довольным только после полутора часов наглаживания станционными неписями. Похоже, мой кот уверен, что попал рай. До этого момента я и не знал, что он настолько общителен.
