Тут на помощь Сатору выбежал Цунэо Исака и взялся придерживать дверь. Хомме оставалось только усмехнуться тому, как дружно все его встречают.
— Устали, небось? — сказал Исака. — Дождь ведь начался, а вас всё нет! Я уж заволновался… А почему зонтик не открыт?
— Так в нём же дырка! — ответил Хомма, который и в комнату входил, всё так же опираясь на свой зонт. — Старьё! Никуда не годится! Только как трость его и можно использовать.
— А, ну тогда…
Исака подставил Хомме плечо. Это был маленький упитанный старичок с сединой в волосах; передник был ему к лицу.
— Зачем я буду тратиться и покупать трость? Всё равно она уже скоро будет мне не нужна.
— И то верно.
Во всём доме благоухало чем-то сладким. Так явно не подобало пахнуть трёхкомнатной «чисто мужской» квартире. Видно, Исака надумал варить сладкую бражку амадзакэ. Перед тем как переодеться, Хомма, прислонившись к стене, обернулся к Сатору:
— Что новенького?
Эта фраза в их семье была вместо приветствия. Ещё когда Хомма с Тидзуко только-только поженились, звоня домой или встретившись наконец с супругой после череды поздних возвращений и ночёвок вне дома, Хомма всегда спрашивал: «Что новенького?» Три года тому назад Тидзуко погибла, и теперь, когда Хомма с Сатору остались одни, Хомма задаёт всё тот же вопрос, но уже сыну: «Что новенького?»
До сих пор ответ всегда бывал один и тот же: «Да так, ничего особенного». Но не сегодня.
— Есть кое-что.
Машинально Хомма обернулся не к сыну, а к Исаке. Но продолжил всё-таки Сатору:
— Нам сегодня звонили. Тот наш родственник, дяденька Курисака.
Дяденька Курисака? Сначала Хомма не понял, о ком идёт речь. Сатору, видно, заметил это и добавил:
— Ну, тот, который работает в банке.
Семья Курисака — это родственники умершей Тидзуко. Хомме пришлось перебрать немало лиц и имён, прежде чем он всё-таки догадался, кто же им звонил.
— А, ясно. Это, наверное, был Кадзуя?
— Да-да. Тот, высокий.
— Надо же, ты его вспомнил! Только услышал голос — и сразу понял, кто это говорит?
Сатору отрицательно замотал головой:
— Сначала я только сделал вид, что знаю, с кем разговариваю, а потом и правда догадался.
Услышав это, Исака рассмеялся.
— Во сколько же он позвонил?
— Примерно час назад.
— И что ему нужно?
— Говорил, что мне он не может сказать. Спросил, будешь ли ты дома сегодня вечером. Обещал зайти. Дело, говорит, у него важное.
— Сегодня?
— Да.
— Любопытно…
Исака покачал головой.
— Я сам с ним не разговаривал, но он, похоже, очень спешил. Правда? — обратился он к Сатору.
На этот раз мальчик утвердительно промычал, добавив:
— У него кончилась телефонная карточка. Но он перезвонил снова. Он и правда очень торопился — так быстро говорил!
— Надо же… Случаются в жизни странности! Ну, что теперь поделаешь, раз уж он обещал к нам зайти… Будем ждать.
Когда Хомма, переодевшись, вернулся на кухню, сын уже собрался куда-то идти, захватив с собой поднос, на котором стояли две чашки, наполненные горячей бражкой амадзакэ. При виде отца Сатору ответил, не дожидаясь, пока его спросят:
— Схожу к Каттяну…
«Ну, это сколько угодно, — подумал Хомма, — только вот…»
— Думаешь, ему понравится амадзакэ?
— Говорит, что он ни разу не пробовал…
Каттян — это одноклассник Сатору, с пятого этажа. Родители у него оба работают, всё время заняты, вот мальчишка и сидит целыми днями один.
— Смотри в лифте не споткнись, потом ведь убирать за тобой придётся.
— Да знаю я!
Наконец-то Сатору ушёл, и теперь, садясь на стул, Хомма мог не стесняясь кривить лицо от боли. Исака поставил перед ним чашку горячей амадзакэ:
— Вам сейчас лучше не утруждать себя.
— А вот инструктор по лечебной физкультуре всё время требует от меня невозможного.
— Строгий попался, да?
— Профессия садистская, скажем так.
Исака снова рассмеялся, и его круглое лицо расплылось в улыбке.
— Будем считать, что это вы накапливаете жизненный опыт.
Его улыбка отражалась в сверкавшей поверхности стола. Круги от посуды, как и кофейные пятна на скатерти домовитый Исака считал чем-то скверным, порочащим достоинство хозяев.
— Ужин буду готовить на троих, — сказал он, ухватив обеими руками свою чашку амадзакэ.
— Вы уж извините, опять мы у вас отнимаем время.
— Что на двоих готовить, что на троих — разницы-то никакой… Так этот Курисака, то бишь Кадзуя, он вам родственник?
— Да, только вот не знаю, как вам объяснить, кем же он мне приходится. Он — сын двоюродного брата моей жены.
— Ах вот почему Сатору назвал его дядей!
— Ну да, как ещё его назовёшь? Морока! Но главное, что мы его и не знаем совсем… — (И что там у него такое стряслось, что понадобилось приезжать сюда?) — Мы с ним уже несколько лет не виделись…
— Он ведь на похоронах жены вашей не был?
— Нет, не приходил. Хотя вроде бы отношения у них были дружеские.
Рядом с гостиной — маленькая комната, размером всего лишь в шесть татами[1]. Там, напротив окна, стоит домашний алтарь. Хомма посмотрел туда, и Тидзуко на фотографии, вставленной в чёрную рамку, ответила ему взглядом. Ему даже показалось, будто она покачала головой. Мол, что же этому родственнику вдруг от нас понадобилось?
— Смотрите-ка, снег пошёл, — сказал Исака, взглянув в окно.
2
Кадзуя Курисака подъехал к девяти часам.
Снег всё не прекращался. На дороги и на гладкие крыши домов нападало уже больше пяти сантиметров! Как только солнце село, подул северный ветер, и, если прижаться лицом к стеклу, можно было увидеть, как бесконечное множество белых нитей прошивают промёрзший воздух.
К шести часам Хомма начал уже сомневаться в том что Кадзуя приедет сегодня. Во-первых, он больше не звонил, а во-вторых, и по телевизору, и в вечерней газете сообщали о том, что в связи со снегопадом движение транспорта приостановлено. В семь часов в вечерних новостях канала NHK передали, что поезда на линиях Яманотэ, Собу и Тюо отменены. Конечно же, Хомма был уверен, что в такую погоду Кадзуя до них не доберётся.
