— А мы?
— Нам разрешили пожить здесь ещё три дня. За это время надо собрать вещи и найти новое жильё, — и добававляет дрогнувшим голосом: — Прости меня, дочка…
Уставшее лицо мамы кривится из-за сильных переживаний, она закусывает губу и отворачивается. Я подхожу ближе и, прижав маму к себе, крепко её обнимаю.
— Ну, ты что, мамуль! — принялась успокаивать её я. — Ну, ты что! Ты у меня — самая лучшая мамочка на свете!
Я глажу её по спине, целую мокрые морщинистые щёки и пыталаюсь понять, как же нам теперь быть.
Богатым и даже просто состоятельным людям трудно понять проблемы таких, как мы. Со стороны многое видится какой-то ерундой, которую очень легко решить. Но не тогда, когда у тебя нет возможностей и даже просто моральной поддержки. Моя мама долгое время тянула нас троих одна и это очень сказалось на её характере. Молчаливая, закрытая, всё лучшее отдающая своим детям, она давно уже просто устала от такой жизни. И я очень хочу, чтобы хотя бы на старости лет, она пожила по-другому.
В свои двадцать три года я ещё ни разу не была заграницей. Всего однажды отдыхала на море. Тогда отец ещё был жив. Я была маленькой и мало что помню. Помню только солнечную погоду, тёмно-синюю даль с поблёскивающей рябью, улыбку матери и шумную белую пену у берега, мокрый песочный замок с обвалившимся боком и гомон детей в разноцветных трусиках и панамках.
Отец был дальнобойщиком, мама с молодости работала на ткацкой фабрике и зарабатывали они немного. Но на жизнь хватало, а нам — троим их детям — Ваське, Ольке и мне, доставалось обычно самое лучшее. По меркам небогатой семьи, конечно.
Но отец рано умер от инфаркта, только-только вернувшись домой из очередной длинной поездки, и наше финансовое положение довольно скоро стало вопиюще тяжёлым. Мама с тремя маленькими детьми для серьёзных отношений мужчинами даже не рассматривалась, о себе думала в последнюю очередь, и потому предпочла и вовсе больше ни с кем не встречаться. Она осталась вдовой и в свои пятьдесят два выглядела лет на десять старше. Я конечно ей о том не говорила, а наоборот, сообщала, что она у меня — самая молодая и самая красивая. Знала, что ей приятно, хоть она мне и не верит. Сколько её помню, она тянула нас так, как только могла. Небольшая зарплата совершенно не покрывала расходов и она брала подённую работу, давая объявления сначала в газетах и на дверях подъездов, а потом, с приходом новых технологий, в Интернете.
Мы годами стоим в очереди на квартиру, нам всё время обещают поспособствовать, но толку от этого пока нет, несмотря на статус "многодетной семьи". По документам-то у нас жильё есть, целых три комнаты. Обещать нам всё время что-то обещали, но максимум, что мы получали — нас продвигали в очередь на квартиру. Мы бы жили в доме отца в Калужской области, но его ушлый брат совершенно беспринципно её отжал, а характер у него был такой, что мама предпочитала с ним больше не связываться. Достаточно было одного судебного процесса, в результате которого она ещё и виноватой осталась, и вынуждена была выплачивать ему штраф за моральный ущерб. Просто наговорила лишнего при свидетелях, а у него был очень хороший и совершенно беспринципный адвокат.
Когда мы подросли, и я стала немного зарабатывать, нам стало полегче и мы перебрались из трёшки в полуразрушенном двухэтажном довоенном доме из прогнивших досок и неработающим отоплением в съёмную двухкомнатную квартиру в ближнем Подмосковье. "Трёшкой" эта квартира является только условно: по сути это три комнатушки в коммуналке, одна из которых вообще стоит отдельно между двумя соседскими. Жить там невозможно — этот деревянный дом давно пора сносить, а соседи — откровенные алкаши. Запущенные и скандальные. Но именно в этой квартире в дальнем Подмосковье мы все и прописаны.
Учась в институте, я подрабатывала репетиторством, а на лето устраивалась секретарём. Васька мотался курьером, работая по знакомству на полставки, собирал свой цветмет, и до того, как ушёл в армию, очень помогал деньгами. Потому мы и смогли перебраться поближе и к маминой работе и к моему университету. Служить Ваське осталось ещё полгода и помочь с переездом он, конечно, не сможет. Ни физически, ни финансово.
Олька после окончания девятого класса и сдачи ОГЭ, ушла из школы и поступила в колледж дизайна. Учится теперь на первом курсе.
Поэтому на данный момент основными кормильцами являемся мы с мамой. И, конечно, если бы у нас была своя квартира в нормальном доме, нам было бы значительно легче.
Вся наша жизнь после смерти отца быстро превратилась в какое-то беспросветное выживание с постоянным подсчётом копеек. Кроме брата отца, его жены и детей, родственников у нас не было.
Такие простые вещи, как вторая пара кроссовок или шоколадка утром — были для нас признаками финансовой состоятельности. Старые обои, старая мебель, никаких отложенных денег — обычная нищета. Когда мы жили в двухэтажном деревянном доме, мы ещё и нередко простужались из-за сквозняков. Особенно, конечно, поздней осенью и зимой. Васька иногда радовал нас собранными у заброшенного стадиона и в лесу полевыми цветами, а подарками на дни рождения обычно служили какие-нибудь поделки, вместе с парой кульков конфет и тортом. Вообще младший брат рос озлобленным парнем, потому что рано столкнулся с неприятием в обществе — в основном из-за бедности и худобы — до армии он был тощий, как Кощей. Но ростом пошёл в отца — вымахал под метр девяносто. Постоянно чесал кулаки на улицах и мама часто ругала его за порванную одежду. Новые заплаты служили лишь поводом для дополнительных насмешек, и Васька в очередной раз пускал кулаки в ход. К пятнадцати годам он связался с какой-то уличной шпаной из такой же рабочей бедноты, как и он сам, и вскоре принялся вместе с ними отжимать мобильники на улицах. Мы узнали об этом только тогда, когда его вместе с парой друзей поймала полиция. В итоге его поставили на учёт. Мать долго разговаривала с ним на кухне и, видимо, смогла до него достучаться. По крайней мере друзей Васька сменил и вместо отжимания мобильников принялся собирать на свалках цветмет. Это позволило ему подарить нам на новогодние праздники настоящие смартфоны и мы, конечно, очень их берегли. Хотя, по меркам более-менее обеспеченного человека, они наверное были дешёвой китайской ерундой. Но не для нас.
Бедность отвратительна. В неё нет ничего морального или высоконравственного. Ты просто покупаешь всегда самый дешёвый кефир, самые дешёвые лекарства и то и дело выкладываешь перед кассой продукты, которые после раздумий не воспринимаешься необходимостью. Ставишь в книжном магазине обратно на полку книги, которые хотела купить, просто потому что воспринимаешь такие траты, как баловство и живёшь от зарплаты до зарплаты.
Ты не можешь быть ухоженной, потому что более-менее хорошая косметика и средства по уходу за телом стоят денег, а в привычках — ограничиваться шампунем, гелем для душа и дезодорантом. Одежду мы нередко шили сами, иногда покупали в секонд-хендах (причём Васька этого не делал принципиально, так как считал унизительным донашивать чужие вещи), отслеживали всякие скидки в недорогих магазинах.
Основной едой до того, как я стала зарабатывать, всегда были макароны и картошка. Единственным плюсом этого было то, что мы научились готовить из нищенского набора продуктов множество самых разных блюд.
