Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
Они называли это «химиотерапией», и иногда медсестры говорили: «Пора, Ник, принять лекарство» или что-то в этом духе. Но никто не считал ее лекарством. Потому что это не лекарство. Это яд.
В прошлом пациентов с сифилисом накачивали ядом. Спасибо маме, что поделилась со мной этой крупицей информации. Не многие пятнадцатилетние мальчики могут похвастаться такими знаниями. Если отмотать время назад, да не в масштабах моей короткой жизни, а на несколько десятилетий, то окажется, что до Второй мировой и использования пенициллина единственным действенным средством против сифилиса было накачать жертву мышьяком. Логика состояла в том, что, хотя мышьяк – это смертельный яд, он куда более смертелен для бактерий, которые вызывают заболевание, и при тщательной дозировке доктор может убить одного из вас, не убивая другого. Химиотерапия – это примерно то же самое. Может быть, эти химические вещества не входят в список фаворитов для казни знаменитых преступников, но суть та же самая. Задача – превратить мою кровь в суп, достаточно токсичный для раковых клеток, не позволяя при этом умереть мне самому.
Я лежал на чистой постели под хрусткими хлопковыми простынями в палате, в которой совершенно одинаковые кровати выстроены слева и справа, отделенные одна от другой занавесками, которые можно было задернуть для уединения. Нас было одиннадцать; еще три кровати пустовали. Примерно треть из нас выглядела так, словно нас только что схватили на улице и запихали в платье с вырезом на спине. Если честно, то приблизительно так все и произошло. Еще треть уже начала терять волосы, у некоторых проявились угрожающего вида залысины, у других волосы проредились, как у стариков. Эти ребята выглядели неважно, мешки под глазами у них были такие, будто бы они не спали пару ночей, они были бледные и сильно потели. В основном они были моложе меня. Будь я на год старше, меня отправили бы в больницу Илинг-Дженерал, к взрослым. Оставшаяся треть уже облысела и так отощала, что казалось, у них кости треснут от малейшего напряжения. Они вели себя как старики и старухи, лежали истощенные в своих постелях. Если они смотрели на тебя ввалившимися потускневшими глазами, можно было разглядеть череп сквозь кожу.
Распределили нас в зависимости от длительности лечения, поэтому палата выглядела как конвейерная лента, на которую с одной стороны складывали здоровых детей, а с другой принимали трупы.
Медсестра, столь привлекательная, что это доставляло мне дискомфорт, немногим старше меня, называвшая меня Никки раздражающе покровительственным тоном, налаживала мою линию. «Линией» тут называли иглу, воткнутую в вену на моей руке, замотанной примерно милей белой марли. Яд, подаваемый через пластиковую трубочку из прозрачного мешка на стойке рядом с кроватью, струился по игле. Он был ядовито-желтого цвета. Мне казалось, что так могла бы выглядеть радиоактивная моча.
Родителей и других посетителей выгоняли в половине шестого. Некоторые из них резко направлялись к двери, словно жаждали глотнуть свежего воздуха, другие еле волочились по полу, затягивая свои прощания. Некоторые держались стойко и сдерживали рыдания, другие были такими же седыми и истощенными, как и дети, которых они оставляли позади. Вместе с ними в палату входили шум и пустые обещания. Мать была с ними. Я не мог побыть в уединении, и это угнетало меня в большей степени, чем когда-либо ранее. Прошел лишь один день, но я уже выяснил, что рак словно накрывает тебя куполом, полностью отрезая от мира. Ты еще видишь окружающих тебя людей, но их слова становятся приглушенными, и они не могут к тебе прикоснуться. Я никому не звонил. Я никому ни о чем не рассказал. Да и что бы я мог рассказать?
Никто в палате особо не желал общаться, за исключением девочки по имени Ева, лежавшей на противоположной кровати. Она слишком много хотела общаться. Казалось, что все остальные притворялись, будто ее нет, читая свои книжки и комиксы, поедая сладости, если еще оставался аппетит, слушая больничное радио через наушники, похожие на белые пластиковые щипцы.
– Говорят, что некоторых вообще не тошнит на первой неделе, – сказала мне Ева.
Я пытался не отрывать взгляда от страниц моей книги. Я взял с собой «Основания математики» Бертрана Рассела, потому что мне хотелось увидеть, как он строит свой чудесный математический карточный домик. Я нуждался в том, чтобы увидеть это строение во всем его величии. Свежее, цельное, полное, как идеальный сын своего отца. После чего я собирался прочитать о том, как гениальный молодой математик по имени Курт Гедель разрушил до основания великое творение Рассела восемнадцать лет спустя. Как выяснилось, золотой ребенок гения был все-таки колоссом на глиняных ногах; споткнувшись о теорему о неполноте Геделя, он раздробился, и золото превратилось в прах. Подозреваю, что теорема Геделя стала раком Рассела, неконтролируемым делением аномальных клеток глубоко внутри математики, и эту заразу никакой яд не сможет прогнать из ее вен.
Еве все это было совершенно неинтересно, кроме того, она полностью игнорировала социальные сигналы, например односложные ответы. Возможно, она всегда была такая, а может быть, она решила, что ее болезнь дала ей право вести себя, как хочется.
– Что читаешь? Кажется, скукотища. Я не люблю читать. Хотела бы я, чтобы здесь был телик. – Ева остановилась, скорее чтобы перевести дыхание, чем чтобы выслушать мой ответ.
– О-о, – протянул я.
Она сказала, что ей четырнадцать, но я бы поверил, и если бы она сказала, что ей десять или двадцать. Она была худая и непримечательная, с жиденькими каштановыми волосами и острым, как лезвие, носом. У нее были опухоли в печени, по ее словам. Она спросила меня, что это значит, но не слушала, когда я ей объяснил. Сомневаюсь, что она вообще знала, где у нее находится печень и зачем она нужна.
– Уверена, меня будет мутить всю ночь. Это моя первая ночь, знаешь? Я буду блевать, пока вчерашний завтрак не выйдет. Тебя мутит? Меня уже немного. Ты ощущаешь вкус лимона?
– Нет. – Я не был уверен в том, как я себя чувствовал. Взвинченный. Готовый сбежать. Голодный, больной, нетерпеливый, неспособный остановить танец тождеств, расплывавшихся на странице… миллион ощущений одновременно. Но в этот миллион не входило желание об этом распространяться.
Медсестра вошла через двойные двери в нашем конце палаты и прикатила с собой тележку из нержавеющей стали с кучей пакетов с ядовито-желтым токсином.
За ней в глубине длинного зеленого коридора, ведущего во внешний мир, я увидел свою мать. Она должна была покинуть здание еще десять минут назад. Я думал, что она уже на полпути домой, но она была там, а рядом с ней я увидел высокого мужчину в темном плаще. Издалека мне не удалось его как следует разглядеть, но даже так мне отчетливо казалось, что я его откуда-то знаю. Не так, как мы обычно узнаем знакомых, а скорее что-то вроде дежавю: интенсивная, почти что яростная уверенность, что эту картину я уже видел. Высокий мужчина в темном плаще, флуоресцентные лампы коридора, бликами отражавшиеся на его совершенно лысой голове. Он смотрел на мою мать со злостью или обеспокоенностью, в то время как она сделала нечто такое, что заставило меня сомневаться, она ли это вообще: отшатнулась, словно ее ударили, отступила, пока не уперлась спиной в стену, попыталась нащупать руками ручку двери.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
