Сок я люблю, но не выношу, когда руки липкие, — пожаловался он, вытирая пальцы. — Руки должны быть чистыми, Санса. Чтобы вы не делали, всегда заботьтесь о чистоте своих рук.
(с) Джордж Р. Р. Мартин Буря мечей Данат Третий нервничал перед встречей с ней. Нервничал и боялся, что не выдержит ни ее взгляда, ни того, что задумал Астрель вместе с Маагаром. Он искал знания об этом ритуале давно, он рылся в манускриптах, переворачивал ворох старинных книг, но не мог найти способ обернуть вспять посвящение в ниады. Но он существовал. Ритуал проклятия Иллина и изгнания из эдема. Ритуал, который лишит ниаду силы и красоты, сделает простой смертной. И тогда Данат сможет подчинить ее себе навсегда. Маагар ему в этом поможет.
Какой прекрасный союзник, готовый предать и отца, и семью ради власти. Вот с кем надо было иметь дело с самого начала, вот с кем надо было договариваться, а не слушать Ода Первого. Ошалевшего от войн и мании величия. Великий диктатор, деспот, возжелавший покорить мир. Довольствовался бы малым и сейчас не сидел бы на одном из островов в окружении дикарей.
Маагаром можно управлять, дергать за ниточки, как марионетку, заставлять делать то, что хочет Данат. Именно Маагар спас его от расправы и спрятал в монастыре, дал охрану и провизию, а теперь призвал к себе, чтобы получить покровительство Иллина.
— Ты мне нужен, Данат. Нужен, как советник и помощник. Еще немного времени, и Од Первый женится, а потом у него родятся новые наследники. Но и это не все. Отец выжил из ума и хочет объединиться с варварами с юга. Заключить с ними союз, который навсегда отнимет у меня возможность править. Я должен положить этому конец.
— Объединиться с варварами? Каким образом?
Данат Третий привычно сложил руки на круглом животе, поблескивая перстнями и рассматривая комнату велиария в одном из охотничьих угодий к югу от Лассара. Стены завешаны шкурами оленей и медведей, а головы животных мрачно возвышаются под потолком, освещенные яркими факелами. Величие смерти во всей красе. Бренность этого мира, когда из живого существа сделали чучело для украшения дома и тут же говорят об Иллине, и боятся его кары. Смешны и жалки сильные мира сего. На самом деле из каждого из них однажды кто-то сделает чучело на потеху.
— Отдав за их предводителя мою сестру.
Астрель резко обернулся, и ни одной мысли в голове не осталось. Стоило лишь только заговорить о ней… О ней… сидящей внизу в подвале. Так близко. Так невероятно близко, что от одной мысли об этом сморщенный стручок Даната сладенько ныл и дергался. Она послана ему, как соблазн. Послана в наказание за его грехи, послана, чтобы погубить его и уничтожить веру.
— У вас другие планы, мой дас?
— Да. Другие. Помоги мне собрать свое войско, Данат. Помоги убедить людей пойти за мной, и я свергну отца. Когда приду к власти, все изменится. Я многое отдам Храму. Подарю целые земли. Тебе, Данат. Ты станешь могущественным человеком.
Наконец-то он сказал это вслух, сын-предатель, сын-отцеубийца готов пойти на что угодно ради трона.
— Од Первый силен. Люди поклоняются ему, боятся и любят.
— Иллина они боятся больше, и ты можешь заставить их поверить в иное.
Да, он мог. Особенно вдали от могущественного велиара, который не призывал его к себе, а отдалил. Не звал разделить победу и не жертвовал храму награбленное красное золото. Минули те времена, когда Од Первый трясся перед Иллином, прислушивался к Верховному Астрелю и боялся высшей кары. Пора менять велиара.
— Могу заставить.
И пристально посмотрел в сияющие глаза Маагара. Красив, могуч, но, увы, глуп. Им можно управлять, как марионеткой.
— Чего ты хочешь взамен?
— Кого…
— Кого?
— Отдай мне свою сестру. Позволь срезать метку Иллина и оставить ее себе.
Маагар нахмурился, всматриваясь в лицо Астреля, чьи свиные глазки загорелись похотью и азартом.
— Разве ты не давал обет безбрачия, Астрель?
Взгляд тут же потух, словно Астрель что-то спрятал, прикрыл от чужих глаз, и выражение лица священнослужителя изменилось, став смиренным и скорбным. Складки у губ драматично опустились.
— Она заслуживает наказания за свои преступления. Я буду молиться о ее душе, и ниада искупит свои грехи. Под моим присмотром. Я позабочусь о ней.
Маагар усмехнулся и почесал кончик носа.
— Мне плевать, как на самом деле ты блюдешь свой обет. Главное, чтоб об этом не узнали другие и шли за тобой, как раньше.
— Пойдут. Я знаю, что сказать, чтобы пошли. И ниада понадобится для этого… но мне придется быть жестоким с ней. Только так я смогу очистить ее душу от скверны Саананской и убедить в этом очищении людей.
А перед глазами она, извивающаяся на алтаре в Храме, когда метку на ней выжигал. И воспоминания, как живые. Он шептал их про себя, скрипучим голосом, въедливым и высоким. Этот голос казался ему гласом Иллина, вещающим в его утробе.
* * *
Я не могу избавиться от навязчивых мыслей о ниаде. О ее обнаженном теле на алтаре, о ее красных волосах, змеями вьющихся по блестящей поверхности металла. Я сам лично нанес на низ гладкого живота девушки священное клеймо с изображением пятилистника — символа непорочности. Ниада извивалась и стонала от боли, а я впервые в жизни испытал дичайшее сексуальное возбуждение, глядя на ее полную грудь с розовыми сосками, которая колыхалась в такт ее резким движениям от каждого прикосновения раскаленного метала, и скрещенные длинные ноги, между которыми, я знал, меня ждут врата Саананской бездны сладкого разврата. Я произносил заклинания, ощущая, как под пальцами проносятся искры, и каждая вена в моем собственном теле вибрирует от бешеной энергии, которая проходит сквозь него. Пока вдруг металл не окрасился в красный цвет. Это я не удержался и коснулся ниады, и почувствовал, как мои пальцы обожгло, словно кислотой. Это было невозможным, ведь заклинание не распространяется на астрелей Иллина. Только на простых смертных, как доказательство нарушения запрета. Но ожоги говорили об ином — к этой ниаде не могут прикасаться даже астрели. Что-то не так с красноволосой сучкой. С ней определенно что-то не так.
