Он улыбнулся одними уголками и губ и притянул меня к себе.
— На самом деле, танцует она отлично. Пока ты ей уступаешь. Пока, — повторил он. — Но я натаскаю тебя и, думаю, уже в следующем году зрители национального театра оперы и балета будут приветствовать новую диву.
— Ты шутишь так сейчас?
О подобном я и мечтать не могла. Чтобы всего за год подняться из никому не известной поломойщицы до звезды балета? Танцевала со швабрами, а буду со звездами?
— Это ведь не связано с тем, что мы…
— Аллевойская, давай я сделаю вид, что просто не слышал последнего предложения.
Казалось, мои слова оскорбили его. Впрочем, есть ли у меня основания сомневаться в профессионализме Ронхарского? Он не льстит мне, прямо говорит, что Сандра лучше. Сейчас лучше. Да я и сама это вижу. Когда она танцует, кажется, что по залу порхает бабочка: изящная, легкая, невесомая. Ее ноги сами летят к потолку, тоненькие, идеально стройные, они изламываются и выписывают затейливые фигуры так просто, словно сами являются воплощением музыки вовне. К такому стремиться и стремиться. Со стороны зрительного зала может показаться, что солист выбирается наугад, пальцем в небо. Зрителям кажется, что не отличить мастерство одного танцора от мастерства другого. Вот только это далеко не так. Если ошибиться при выборе солиста, то вся постановка будет загублена. Из-за недостаточно впечатляющего исполнения одной актрисы остальные сто пятьдесят танцоров просто потеряются…
Последние полтора часа я еле передвигала ногами. Они отказывались сотрудничать, и я танцевала уже на чистом упрямстве и силе воли, заверяя себя, что делаю это для фета Сайонелла. А потом прозвучало то, чего я так ждала и боялась:
— Все свободны. Ландрин, отработка последней сцены.
Пока ребята расходились, а я рассеянно кивала и улыбалась им на прощанье, на самом деле думала, как лучше сказать Максу, что решилась. А потом увидела спокойный взгляд медово-карих глаз, и смело заявила:
— Я хочу поцелуй.
Он замер на миг, напрягся, потом поставил открытую бутылку на рояль, в три шага преодолел разделяющее нас расстояние и поцеловал меня, крепко стиснув в объятиях. Медленно, нежно, по-настоящему. И пусть ласка была не долгой, но запечатлелась на душе шрамом, потому что отстранившись, я увидела перед собой Харви… Закрыла глаза, тряхнула головой, сдерживая слезы и горечь предательства фетроя.
— Ты имела в виду другое, так? — ничуть не смутился Макс, а я уткнулась ему в грудь и рассмеялась. Мой истерический смех он понял по-своему. — Отлично. Ну что ж. Будем считать, что первая репетиция состоялась. Не передумаешь? Менять рисунок перед выходом на сцену чревато. И не профессионально, Аллевойская. Есть такое слово, думаю, ты слышала.
— Не передумаю, — поднимаясь на пятачки и упираясь в сильные плечи мужчины, я приготовилась к финальной связке. Самой сложной, самой эмоциональной и самой ответственной.
Мы прогнали сцену пять раз, поцеловались трижды, смутились всего один раз и на том ладно. Странное дело этот наш женский организм. С Великогадом Ненавижу Сволочуевичем я сотворила столько всего непотребного, что впору написать вторую Камасутру без прикрас и хоть бы раз устыдилась. А с Максом смущалась от обычных объятий и уж тем более поцелуев. Не было ощущения полета, понимания, что я поступаю правильно. Не было единения душ, ощущения, что весь мир замер, желания продлить миг, превратив его в бесконечность. Ничего такого. Просто действие губами.
Совесть грызла меня, будто я изменяю этому аркху плешивому, что кувыркался со своей дохлогрызкой в то время, пока я думала, как бы отблагодарить его, принца кобелястого. Как-как? Для подобной благодарности уже давно придумали слово такое. Красивое. Вазэктомия называется! Теперь каждый раз, когда буду видеть его лицо или слышать голос, буду думать о ней! Фетрой Харви Вазэктомия Хартман. Когда пришла в себя, с удовольствием отметила, что вторая я, та, что в зеркале, стоит и плотоядно улыбается.
— Что ж. Сегодня вечером общий прогон на сцене, завтра с утра финальный, и в восемь вечера дебют. Для твоего друга подготовят центральную ложу, с особыми комплиментами от театра.
— Ты ведь все это делаешь, чтобы меня впечатлить, да?
— Получается?
Против такой обаятельной улыбки устоять сложно. Еще сложнее признать, что я не люблю ее обладателя. Очарована, конечно, благодарная, но благодарность — не любовь. Хотя, такой как я мечтать о любви и не приходится. Макс замечательный мужчина и пора отпустить себя. Хартман же не стеснялся высадить свой фетройский десант в пещерах Зейды, так чего бы мне чувствовать неловкость от отношений с другим мужчиной?
— Получается…
Мы расстались не прощаясь, ведь уже скоро встретимся вновь на генеральном прогоне в костюмах. Признаться, это было волнительно. Настолько волнительно, что выйдя из душа в одном полотенце, я автоматически приняла вызов на планшете, даже не обратив внимания, кто вызывал.
— Да, — ответила, не в силах скрыть улыбку. Большая сцена! А там — он! Харви?
— Как мне это понимать?
— Э-э… — признаться, вопрос привел меня в ступор. Великогад был снова недоволен! Кажется, это его профессиональное состояние! Мастер спорта по недовольству. Оказываю квалифицированные услуги по доведению вас до истерики. И как же приказ Зейды? Впрочем, он касается лишь осознанных действий, а я приняла вызов неосознанно. Решила перейти в наступление. — Зейда беременна!
— При чем тут это?
Знает! Сволочь! Гад! Нет, гадская сволочь!
От подобной наглости с меня свалилось полотенце. В двери душевой уже стучали другие танцовщицы, которым тоже хотелось помыться.
— Я сейчас, подождите!
— Помешал, надо полагать?
— Да. То есть, нет, конечно. То есть… Я голая.
Капец!
Тишина. Шлепок. Это я себя ладонью по лбу треснула. Вызов сбросился.
Аркха мне в задницу! В смысле, меня в задницу аркху. То есть ситуация — как в заднице аркха. Так же темно и никакой надежды найти выход. Бедный зверь, икает, наверное, уже…
Ланни! Ты — дура! Идиотка просто!
Хотя, с другой стороны, чего это он мне звонит вообще? Жена что ли разрешила? И он мне никто, чтобы я объяснялась, где и с кем нахожусь, тем более в каком виде! Хочу голой быть — имею право! Да и как смеет скучающим тоном заявлять: «при чем тут это?». При том! При всем!
Забыть! Забыть, забыть, забыть!
— Да иду уже!
Кому-то там совсем невмоготу уже было, потому я наскоро высушила волосы в капсуле, быстро нырнула обратно в обтягивающее платье лазурного цвета с глубоким квадратным вырезом, втиснула перетянутые пластырями ноги в шлепанцы, потому что надевать туфли после пятичасовой репетиции — самоубийство и вышла в коридор. Странное дело, но балерины мыться перехотели. Невтерпежниц не стало.
