И вот сама природа вступила в свои права. Как только все сомнения насчет беременности остались позади, Анна повенчалась с Генрихом. Был совершен скромный обряд, присутствовали только ее родители, брат и двое друзей. Конечно, это была не та официальная королевская церемония, о которой Анна мечтала, но тоже немало. К тому же и публичного признания ее нового положения ждать оставалось недолго. На пасхальную мессу, к которой Генрих готовился с некоторым беспокойством, Анна явилась под звуки королевских фанфар во всем великолепии: на платье ее, сверху донизу расшитом золотом, сверкали драгоценности, принадлежавшие ранее Екатерине. Тогда же архиепископ Кранмер вынес окончательное решение относительно неопределенного семейного статуса короля. Вскоре брак с Екатериной был официально расторгнут, и соответственно законной женой, обладающей всеми правами, была признана Анна. Теперь ее путь к коронации и рождению принца Уэльского был свободен.
…Пришло лето, с ним сезон охоты. Король в сопровождении егерей и друзей часто выезжал в поле, с рассвета до заката гоняясь за оленями. Король Генрих любил охоту, как, впрочем, и иные развлечения, требующие сноровки и отваги. Этого высокого рыжеволосого человека на резвом породистом жеребце, совершенно поглощенного погоней за дичью, можно было часто видеть в охотничьих угодьях неподалеку от столицы.
В свои сорок два года Генрих VIII был крупный, атлетического сложения, наделенный недюжинной силой мужчина с широкими плечами и мощными ногами, на которых, несмотря на мучивший его артрит, он крепко стоял даже после бесконечных празднеств с танцами, затягивавшихся далеко за полночь. В возрасте, когда иные начинают клониться к упадку, он, казалось, только приближался к своему мужскому расцвету. Зарубежных гостей английского двора неизменно восхищали бодрый вид короля, его правильные черты — как, впрочем, и живой ум, а также детальное знание европейских дел.
Ну а те, кто был поближе, видели в нем незаурядного человека со сложным характером, наделенного мощной энергией, что находила себе выход то в дружеских пирушках, то в острых спорах вокруг самых запутанных предметов, а часто и во вспышках гнева. В минуты недовольства он мог быть холоден, по-королевски недоступен, но чаще обезоруживал окружение почти мальчишеским энтузиазмом, очаровывал своей неотразимо привлекательной улыбкой. Ни один из властителей того времени не умел с такой легкостью сбрасывать с себя сановитость и представать живым собеседником — «скорее добрым приятелем, нежели королем», как о нем отзывались имевшие счастье с ним общаться.
Эти качества с особенной яркостью проявились в то лето 1533 года, когда Генрих разъезжал по окрестностям Лондона, наслаждаясь гостеприимством своих любимых придворных. «Никогда не видел короля таким веселым, — отмечал один из них в начале августа, — и никогда еще охота на оленя не была такой удачной». До самого конца лета в охотничьих угодьях и за накрытыми столами, где собирались самые близкие королю люди, раздавался веселый смех. Умолк он, по рассказам, лишь однажды — вспыхнула кратковременная эпидемия так называемой потницы — настоящий бич всего царствования Генриха VIII. В таких случаях король неизменно впадал в панику и затворялся в одиночестве — лишь немногочисленная стража охраняла его покой.
Эта заразная болезнь, хоть и не распространилась в этот раз широко, была чревата грозными последствиями: у двоих спутников короля мгновенно началась лихорадка, им стало трудно дышать, и их унесли на носилках; другие — придворные и слуги — захворали не так серьезно, но, похоже, надолго. Тем не менее не эта беда занимала сейчас Генриха VIII больше всего. В ответ на коронацию Анны Болейн последовал первый контрудар — Генриха отлучили от церкви. Правда, официально это еще не было объявлено, папа Климентий VII протянул блудному сыну отеческую длань, давая ему последнюю возможность покаяться. Если в течение ближайших нескольких месяцев король отринет блудницу и восстановит в правах Екатерину Арагонскую, римско-католическая церковь вновь примет его под свою сень. Ну, а коли нет, миру предстоит стать свидетелем окончательного и бесповоротного изгнания из лона церкви и проклятия отступника.
Генрих всеми силами пытался не дать этой новости распространиться. Он поместил Анну в Виндзор, где она должна была спокойно ожидать рождения ребенка, а сам отправился якобы на охоту, но в действительности на срочное совещание. Втайне от королевы он собрал своих советников и теологов в небольшом местечке неподалеку от дворца, где, руководимые им, «они принялись разрабатывать план», как уберечь короля от беды.
Торопя их, присматривая за женой, выезжая по возможности на охоту, Генрих тем временем получал сообщения от своих посланников во Фландрии. Радоваться было нечему: слухи распространялись самые немыслимые. Говорили, будто Генрих стал жертвой «дьявольских козней», что он лижет жене пятки денно и нощно, в то время как народ смеется над ним, а вассалы вовсе вышли из повиновения. Согласно тем же слухам, ребенок у Анны родился то ли мертвым, то ли уродом. Сплетни множились, особенно в той части, в какой они представляли Генриха безгласным рабом собственной жены. На самом деле все обстояло совершенно не так.
«Король, — доносил один испанский дипломат, находившийся при английском дворе, — ухаживает за другой дамой, в которую, судя по всему, влюбился по-настоящему». Что это за дама, он не упоминает, но по сути сообщение было верным, как и то, что придворные всячески поощряли этот роман, мстительно стараясь вбить клин между королем и королевой.
По правде говоря, Анна заслужила всеобщее недовольство и плохо скрываемую ненависть при дворе — от итальянского посла, которого она оскорбила публично, до гофмейстера Гилфорда, с которым обращалась так, что он даже подавал прошение об отставке. Имя ее врагам было легион: офицеры дворцовой стражи — их Анна грозила прогнать со службы; женщины, к которым, по ее подозрениям, король вожделеет; даже дальние родственники — якобы сторонники Екатерины. Ну а родственники близкие и вовсе затаили против нее злобу. Отец всячески старался оттянуть ее свадьбу с королем, а дядя, герцог Норфолк, высказывал опасения (так, во всяком случае, утверждали свидетели), что она, Анна, «станет причиной гибели всего рода». (Тем не менее семейная честь для Норфолка была превыше всего, и когда Чарльз Брэндон, герцог Суффолк, вместе с женой оскорбили Анну, он в сопровождении двадцати своих людей напал на главного его приспешника, в результате чего произошла кровавая потасовка.)
Так что теперь, когда сам муж изменил Анне, эти враги находили особую радость в ее унижении и делали все возможное, чтобы еще больше отдалить ее от короля. Анна была ревнива и «в разговорах с Генрихом употребляла слова, которые были ему весьма неприятны». Если раньше ее вспышки задевали короля, приводили в смущение и он обращался за подмогой к ее родственникам, то теперь начал платить ей той же монетой, утверждая, что «она должна закрывать на все глаза и терпеть, как другие, те, что лучше ее, не забывая при этом, что он в любой момент может швырнуть ее вниз, как в свое время возвысил». Такого рода суровая отповедь стала, должно быть, для Анны большим ударом. Дело было не только в том, что, как жена, она утратила те рычаги воздействия на короля, которыми пользовалась в качестве любовницы, — в словах Генриха прозвучал грозный намек. Одной-единственной фразой он низвел ее с пьедестала возлюбленной, малейшие прихоти коей выполняются немедленно, до положения жалко униженной супруги, то есть до незавидного положения Екатерины; более того, дал понять, что достаточно простого его каприза — и не будет и этого.
