Лампа Мафусаила
«Лампа Мафусаила» – не прежний Пелевин времен «Чапаева и Пустоты», но и совершенно определенно не Пелевин эпохи трескучих «Цукербринов» и идеально полого, безжизненного «Смотрителя». Этот его роман – очень странное чтение, одновременно похожее на всенародно любимый продукт под брендом «пелевин», и в то же время иное: с куда более сложной, чем обычно, архитектурой, с внутренними рифмами и с неожиданной для этого автора обаятельной самоиронией.
Но сначала о потребительских характеристиках. Во-первых (и читателю стоит к этому подготовиться заранее), читать «Лампу» непросто. Если вы помните курсивные философские вставки в «Generation “П”», то просто представьте, что на сей раз они стали еще более тяжеловесными, посвящены в первую очередь финансам (о которых писатель говорит без всяких скидок на возможную читательскую неподготовленность) и расползлись на треть текста. Во-вторых, шутить и развлекать публику затейливой словесной игрой Пелевин, в общем, не будет – почти все шутки сосредоточены в первой (из четырех) частей романа, и они такого свойства, что повторять их как-то неловко. Ну, и наконец, в-третьих, упомянутая первая часть, озаглавленная «Золотой жук», не просто самая слабая в романе, но и вообще настолько пуста и бессмысленна, что не списать после нее «Лампу Мафусаила» в утиль непросто.
И всё же не спешите с выводами. Конечно, история трейдера с порнографическим именем Кримпай (которое, впрочем, ближе к концу он сменит на патриотичное «Крым»), гея и профессионального двурушника, попеременно пишущего аналитические обзоры то для «либералов», то для «ваты», едва ли впечатлит читателя, знакомого, скажем, с творчеством господина Минаева. А унылые кислотные трипы героя, внезапная смена им сексуальной ориентации на «дендрофилию» (непреодолимое влечение к древесине) и твердая вера в то, что всё в мире зависит от «печенек Госдепа» и менструального цикла главы Федеральной Резервной системы Джанет Йеллен, заставляет читателя с некоторым сожалением почувствовать себя гораздо умнее автора. Однако на 126-й странице «Золотой жук» закончится, несносный Кримпай будет забыт почти до самого конца, и начнутся вещи куда более увлекательные и неожиданные. Роман начнет раскладываться – или, вернее, складываться – внутрь себя, как матрешка (неслучайно именно матрешку Кримпай получит в подарок от своего «куратора» из ФСБ в самом конце романа), обрастая попутно новыми смыслами и диковинным образом оказываясь гораздо многограннее и сложнее, чем кажется поначалу.
Вторая часть – исторический очерк о попытках изменить историю воздухоплавания для того, чтобы переломить историческое отставание России от Запада, – мягко стилизована под классическую русскую литературу. Из нее мы узнаем об извечном противостоянии двух начал – Цивилизации и Ваты, масонов и чекистов или – если нырнуть глубже – двух могущественных инопланетных рас, рептилоидов и бородачей (первые курируют Америку, вторые покровительствуют России). Третья часть, построенная на архетипах лагерной прозы ХХ века, повествует о специальном «Храмлаге» на Новой Земле, где в сталинское время репрессированные масоны в жутких условиях возводят Храм Соломона – по сути дела, мощный портал, делающий возможным явление божества в нашем мире. И, наконец, четвертый эпизод, «Подвиг Капустина» (пожалуй, наиболее традиционно-пелевинский из всех), изящно замыкает круг, выводя вечную «Большую игру» на новый виток – а заодно объясняя, почему же первая часть настолько неудачна и похожа на самопародию (спойлер: дело в том, что на самом деле это автобиографическое сочинение самого Кримпая, да еще и прошедшее суровую идейную и нравственную цензуру).
В «Лампе Мафусаила» есть много занятных, интуитивно убедительных наблюдений. Так, если верить Пелевину, у России великое прошлое и великое будущее, а вот с настоящим дело не ладится главным образом потому, что раса бородачей – космические кураторы нашей страны – изгнаны из настоящего конкурентами-рептилоидами, и живут исключительно в прошлом и будущем. Есть места, беспричинно волнующие, неявно отсылающие к самым чистым, самым магическим фрагментам из раннего Пелевина – таков, к примеру, периодически всплывающий образ огромной темной равнины, на которой ровными рядами висят тысячи круглых погремушек из расписной человеческой кожи (их звук пробуждает в сердце Высочайшего божества грозную и непонятную смертным радость). Есть вещи очевидно избыточные, мутные и как будто недопридуманные – всё же писать с такой скоростью (большой полноценный роман меньше, чем через год после предыдущего) не полезно никому, и Пелевин не исключение. Есть ощущение некоторой новой оптики, позволяющей чуть иначе взглянуть на суть противостояния между миражными сущностями, которые мы привычно именуем «либералами» и «патриотами».
