Он присаживается на землю, подбирает под себя ноги, вытаскивает из нагрудного кармана блокнот размером с половину ладошки, карандаш, и размашистым почерком пишет:
"У тебя все хорошо?"
Киваю и улыбаюсь шире, рассчитывая поскорее увидеть заветную улыбку облегчения в ответ, но Кайн не дарит мне ее. Все также мрачен и погружен в тягостные мысли — по лицу вижу.
Мой Кайн…
Со счету можно сбиться, в который раз он приходит со мной повидаться и как-то так повелось, что приглашением на встречу всегда становится метель в моем мире. Хотелось бы мне иметь возможность видеть его каждый день. Хотелось бы мне, чтобы вихрь из снега никогда не прекращался, а Кайн никогда не уходил… Просто, чтобы любоваться им вечно. Просто… просто потому, что мне так отчаянно сильно хочется его видеть. Но…
"Я обязательно что-нибудь придумаю, Амелия", — читаю новую запись в блокнотике.
…но Кайн все еще верит, что придумает иной способ, чтобы мы были вместе. Не в разных мирах, не по разные стороны, а действительно — вместе, рядом.
"Хорошо", — говорю одними губами.
"Не веришь?"
Склоняю голову набок и слабо качаю ею.
"Не веришь", — зачеркнув знак вопроса, Кайн вновь переворачивает ко мне блокнот.
"Я вызволю тебя оттуда, чего бы мне это не стоило. Даю слово, Амелия"
Вновь не отвечаю. Мне не нравится такое обещание. Я не хочу, чтобы Кайну было плохо… из-за меня.
"ОНИ не приходили?" — пишет Кайн на новом листке, а я в ответ качаю головой.
"Хорошо", — читаю по его губам. Кайн вздыхает, и кружочек стекла между нами немного запотевает. Всего секунды проходят, когда его лицо кажется мутным пятном, а я уже скучаю…
Вижу, как Кайн прячет блокнот обратно в карман, и содрогаюсь от тревожной мысли — уходит. В глупой попытке остановить, прижимаю ладонь к стеклу, так сильно желая взять его за руку, притянуть к себе, обнять, но не могу… Преграда между нами нерушима.
"Не уходи… Еще рано", — с надеждой шепчу дрожащим голосом, когда Кайн вновь выдыхает на стекло и подушечкой указательного пальца рисует в запотевшем кружочке маленькое сердечко.
* * *
Этой ночью было неспокойно.
Эту ночь вновь наполняли голоса.
Сжавшись калачиком под одеялом, смотрела на дверь, как пугливый загнанный в угол зверек, и умоляла сердце не стучать так громко; а вдруг услышат?.. Умоляла ИХ уходить поскорее, оставить в покое меня и Шуршилу, который с их приходом тут же шмыгнул под одеяло, вжался мне в живот, и задрожал так сильно, что понять не могла: то ли это ему настолько страшно, то ли трясемся мы оба.
Тусклый красный свет просачивался сквозь дверные щели, бродил по стенам, огромными извивающимися щупальцами, рыща, пытаясь нащупать, схватить.
Зажмурилась, так крепко, что больно стало. А сердце как заныло… Душа застонала, волосы от страха встали дыбом.
Демонический смех раздался снаружи, будто эхом отскочил от стен и ударил по перепонкам.
Набросила на голову одеяло. Шуршилу прижала к себе покрепче, ладонью почувствовав с каким сумасшедшим ритмом колотится его маленькое сердечко, и почти беззвучно зашептала себе под нос:
— Все будет хорошо. Все будет хорошо. Они уйдут. Еще чуть-чуть и уйдут. Все будет хорошо.
* * *
"Ты хорошо спала"? — пишет Кайн в своем блокноте и адресует вопрос мне. Выглядит он озабоченно, в глазах искорками плещется тревога.
"Амелия, — вновь пишет. — Что случилось?"
В ответ лишь опускаю стыдливый взгляд и качаю головой. Трусиха.
Приглушенный стук раздается вскоре, и я вновь смотрю на Кайна из-под ресниц.
Новый вопрос написан в блокноте:
"Они снова приходили"?
Киваю. Чувствую, как бороться со жжением в глазах становится невозможно, и вот горячие слезы уже рисуют на щеках мокрые дорожки.
Они стали слишком часто приходить. Практически каждую ночь. Тени… жуткие до дрожи костей.
— Мне страшно, Кайн… Мне так страшно… — бормочу себе под нос, отчасти радуясь, что Кайн не слышит. — Боюсь, что однажды они доберутся до меня. Утащат за собой.
Ловлю на себе пристальный взгляд моего друга, и вновь удивляюсь, каким взрослым не по годам этот мальчик кажется, каким глубоко задумчивым, каким уверенным в себе и сильным.
Кайн не боится. О, нет, Кайн ничего не боится. Ни теней. Ни заточения в шаре, о котором я ничего не знаю — местность за его спиной всегда окутана плотной туманной дымкой, словно… словно и нет там ничего… Ни деревянной лачужки подобной моей, ни пушистого снега, ни зеркальной реки, ни редкого лесочка. Словно и тени ночью не пугают его своим присутствием. Словно и Кайн… лишь часть моей фантазии.
Ледяные мурашки проносятся по коже от этой мысли, и я, не отдавая отчета действиями, бросаюсь к прозрачной стене, оставляя на ней пятна от вспотевших ладоней.
— Ты ведь есть? — шепчу, а слезы нещадно опаляют щеки, срываются с подбородка большими каплями, не несут с собой облегчения — еще больнее становится, еще страшнее становится. — Кайн… Ты ведь есть? Ты, правда, есть?
И словно колючий жгут затягивается на шее, глядя на застывшее холодной маской лицо моего дорогого друга. В глазах больше нет ласки, в чертах лица мягкости и доброты. Этот Кайн пугает своей решительностью, сжатыми в кулаки ладонями, и венами, что жгутами вздулись на шее.
Это… это не мой Кайн.
"Сегодня ночью", — новая надпись появляется в блокнотике, на которую смотрю, не отрываясь. Что сказать, — не знаю. Как понимать это, — не знаю.
Пряча блокнот в нагрудный карман и, не отрывая взгляда от моего застывшего в недоумении лица, Кайн делает шаг вперед и осторожно касается стекла подушечками пальцев, точно то из пыльцы соткано, точно рассыпаться в любую секунду способно.
Его полные губы дрожат и приоткрываются. Одинокая слезинка вырывается из уголка его голубых глаз, и я провожаю ее испуганным взглядом, до тех пор, пока она пушистой снежинкой не срывается с его острого подбородка, а в следующее мгновение, минуя нерушимый барьер, опускается на мою ладонь.
— Я люблю тебя, Амелия, — звучит… и вправду ЗВУЧИТ мелодичный голос Кайна, который хочется сравнить с журчанием ручейка по весне, и я падаю на колени, больше не в силах сдерживать громких рыданий.
Кайн прощается.
Мой Кайн больше не придет.
* * *
— И что было потом, бабушка?
— Да. Что было дальше. Не томи.
— А дальше, мои хорошие, вы двое отправляетесь спать по своим теплым постелькам, — добро улыбнулась женщина в кресле-качалке у камина, и взъерошила волосы двум девочкам-близняшкам в пестрых пижамах, что в каждый канун Рождества требуют свою бабушку рассказывать одну и ту же сказочную историю, словно никогда раньше ее не слышали.
