— Потом вы вызвали меня, — предположил я. — Могу я узнать, для какой цели?
Уолсингем ответил вопросом на вопрос:
— Доктор Ди, поскольку мы оба знаем, кого представляет эта фигура, как это должно работать?
В тот же миг, сорвавшись с заплетенных косой соломенных волос куклы, в грязную жижу упала маленькая деревянная корона. Я поднял ее. Вырезана старательно, хотя и не очень умело…
— И если ее вылепили из алтарной свечи, — продолжал Уолсингем, — значит ли это, что должно усиливаться ее… действие?
— Мастер Уолсингем, прежде чем мы продолжим…
Он поднял руку, встал, подал знак коннетаблям и всем остальным отойти дальше и направился в сторону дверного проема напротив корыта. Я поднялся и последовал за ним. Подойдя к двери, Уолсингем прислонился спиной к ветхому, начавшему подгнивать косяку. Вероятно, этого человека тянуло в сырость и тень.
Должно быть, то же самое он думал и обо мне.
— Я так понимаю, доктор Ди, что вы у нас главный авторитет в делах, которые мы называем тайными.
С реки донеслись заунывные крики чаек. Уолсингем ждал. Его костлявое лицо стало серьезным, глаза смотрели глубоко исподлобья. Теперь я заволновался. Ни для кого не представляло секрета то, в чем состояла моя служба новой королеве, однако мои услуги не столько приносили мне выгоду, сколько подвергали постоянному риску. Всякий, кому позволено приподнять темный занавес неизвестности, неминуемо привлекает к себе подозрения черни.
Что мог я ответить? Пожал плечами, надеясь, что его интерес сугубо теоретический. Таинственный Уолсингем до сих пор не объяснил мне, какое было дело члену парламента до восковой куклы из детского гроба.
— Полагаю, доктор Ди, что происхождению сего предмета мы можем дать два объяснения.
Мы?
— Во-первых, это своего рода проделка папистов… чтобы посеять страх. Потому гроб и выставили на всеобщее обозрение. — Он кивнул на коннетаблей. — Взгляните на их лица. Они боятся за свои души уже оттого, что находятся вблизи этого ящика.
— А вы не боитесь?
Лишь теперь я с достаточной ясностью вспомнил, что Уолсингемы, состоящие в родстве с Анной Болейн, горячо поддерживали Реформацию и, вероятно, ненавидели идолопоклонство в любых его проявлениях. Теперь стало ясно, почему он с таким презрением назвал уличную девку монашкой.
— Второе объяснение, естественно, приведет нас к самому Сатане.
Сокровенные тайны давно стали предметом моих каждодневных забот. Но я всегда осторожен.
Мне известно одно: лишь немногие из нас наделены талантами ангелов. Кто-то способен предвидеть смерть или читать чужие мысли. Иные обладают даром изменять естественный порядок вещей.
Я все это знаю, однако не думайте, будто я сам наделен хотя бы толикой тех особых талантов. Мой путь — путь схоласта. Моя задача — отыскать и нанести на карту тропы, ведущие к тайнам, что скрыты вокруг нас и в нас самих. И должен сказать, что это совсем не легко, ибо тропы эти всюду поросли тернием и бурьяном и свет кривды вечно влечет нас за собой.
Я и сам много раз шел за светочем лжи, но теперь стал осторожен.
— Нам обоим известно, — сказал я, — что Лондон полон коварного злодейства.
Уолсингем тихо вздохнул.
— О, да. И все же, эта вещь — наделена ли она сатанинской силой?
— Явно только одно: она способна порождать страх и тревогу.
Я взглянул на коннетаблей, шептавшихся между собой. За личиной веселья таился первобытный ужас. Жаль, что я не мог забрать восковую куклу и ящик с собой, чтобы исследовать их более тщательным образом, но проявлять чрезмерный интерес было бы неразумно.
— Видно, что некто потратил немало усилий, — сказал я. — Гроб сделан вполне добротно. Что касается куклы… едва ли это произведение высокого искусства. И тем не менее…
— Что тем не менее?
— Есть одна странность. Кроме отпечатка пальца, ни одной… Обычно подобные изваяния бывают исколоты иглами. Это делают для того, чтобы вызвать боль в голове или в теле человека, которого представляет кукла. Насколько я вижу, тут ничего подобного нет.
— Она лежит в точности как покойник в гробу! Насколько ясно вы…
— Символизирует смерть? Да, несомненно, но какую?
— Предзнаменование? Или предупреждение?
— Дорогая ткань и качество работы предполагают… скажем, известный достаток и серьезность намерений. Грубо вырезанные глаза и рот свидетельствуют скорее о простом презрении, чем о недостатке художественного мастерства исполнителя. И потом, то же самое подчеркивает грязный отпечаток на… м-м… на груди.
Ничего страшного. Пока.
— Об этом, конечно, станет известно, — сказал Уолсингем.
— При дворе?
— Слишком многие уже знают об этом. Готов поклясться, что каждый из этих людей умеет хранить секреты — и все же это выйдет наружу. Памфлеты будут гулять по улицам, возможно, уже на этой неделе.
— Можете рассчитывать на меня, — предложил я, — если понадобится успокоить… если это необходимо.
— Не сомневаюсь в вас, доктор Ди. Скажите-ка лучше, что нам с этим делать? Бросить в огонь?
— Э-э… не стоит. — Я отошел на шаг назад. — Я бы не стал этого делать. Не сейчас. Полагаю, следует, чтобы епископ рассеял… присущую сему изваянию скверну. Если возможно. У вас есть знакомые среди епископов, мастер Уолсингем?
— К вечеру найдутся, если надо.
— Хорошо. Он будет знать, что делать.
Я кивнул и собрался уже уходить, когда Уолсингем вдруг сказал:
— Наверняка есть еще.
— Такие, как эта?
— Не исключаю, что их расставили по всему Лондону. Это как чума. Где нам вас искать?
Этого я не предусмотрел. Во множестве куклы могли бы произвести злотворный эффект.
— Я уезжаю сегодня, как я уже говорил, к матери. Можете связаться со мной через лорда Дадли[4]. Он пошлет человека.
Я решил сослаться на лорда Дадли. Несмотря на то, что в некоторых кругах он пользовался дурной репутацией, его имя пока еще имело солидный вес. Уолсингем склонился над гробом и протянул руку к восковой кукле так близко, что могло показаться, будто вот-вот прикоснется к ней указательным пальцем.
— Что это? Кровь?
Его вопрос подразумевал красное вещество на вырезанных ножом устах куклы. Я тоже размышлял над этим. И еще больше — над красным сгустком между ног изваяния, предпочитая не упоминать об этом, дабы не обмануться в предположении, что этот знак символизирует будущие роды.
