Чтобы быть принятыми, они должны были обладать свежестью,грацией, красотой лица, невинностью и душевной чистотой – и всем этим внаивысшей степени. Ни одна женщина не допускалась на мужские оргии, гдепретворялось на практике все, что только Содом и Гоморра изобрели наиболееутонченного.
Второй ужин был посвящен девушкам из хороших семей, которыеиз-за больших денег вынуждены были согласиться выставить себя напоказ ипозволять обращаться с собой самым недостойным образом, отдаваться причудливымкапризам развратников и даже терпеть от них оскорбления. Девушек обычно приглашалипо двенадцать, и так как Париж не всегда мог поставить нужное число благородныхжертв, на вечера иногда приглашались дамы из другого сословия, жены прокуророви офицеров. В Париже насчитывается от четырех до пяти тысяч женщин из этих двухсословий, которых нужда или страсть к роскоши заставляют предаваться подобнымзанятиям. Их только надо было найти; наши развратники в своем деле толк знали,и на этом пути их ожидали иногда настоящие открытия. Больше всего им нравилосьподчинять своим капризам девушек из высшего общества; здесь разврат, незнающийграниц, подогревался жестокостью и грязными ругательствами, хотя, казалось бы,благородное происхождение и условности света должны были избавить девушек отподобных испытаний. Но их туда привозили, и они обязаны были подчиняться ивыполнять все самые гадкие и недостойные прихоти распутников; именно этосогласие на любые капризы было главным условием договора.
Третий ужин был посвящен созданиям с самого дна общества,наиболее низким и непристойным, каких только можно встретить. Тем, кто знаком сприхотями разврата, эта утонченность покажется естественной. Порок обожаетваляние в грязи, погружение в нечистоты с самыми грязными шлюхами. В этомнаходят полное падение, и эти удовольствия, сравнимые с теми, которые испыталинакануне с самыми утонченными девушками из общества, придают особую остротунаслаждению и в том, и в другом случаях. Ничего не было забыто, чтобы сделатьразврат всеобъемлющим и пикантным. В течение шести часов на вечере появлялосьдо ста проституток; не все они возвращались обратно. Но не будем спешить. Этаособая «утонченность» относится к деталям, о которых еще не настало времяговорить.
Четвертый вечер касался девственниц. Их отбирали в возрастеот семи до пятнадцати лет. Условия были те же. Обязательным было очаровательноеличико и гарантия девственности. Она должна была быть подлинной. В этомзаключалась невероятная утонченность разврата. Впрочем, они не стремилисьсорвать все цветы, да и как бы они это сделали, если девочек всегда былодвадцать? Из четырех развратников только два участвовали в этом акте, один издвух оставшихся не испытывал никакой эрекции, а Епископу его сан не позволялобесчестить девственницу. Тем не менее число всегда оставалось двадцать, и тедевочки, которых не смогли лишить невинности наши герои, становились добычейслуг, таких же развратных, как их господа.
Помимо этих четырех вечеров по пятницам устраивались тайныеи обособленные встречи, менее многочисленные, чем четыре вышеописанных, хотя,может быть, еще более расточительные. На эти вечера приглашались только четыремолодые особы из состоятельных семей, вырванные у их родителем силой или спомощью денег. Жены наших развратников почти всегда разделяли их орган, и полноепослушание, заботы, а главное, само их участие делало эти вечера еще болеепикантными.
Что касается кухни на этих вечерах, то нет надобностиговорить, что еда была самая изысканная. Ни одно блюдо на этих вечерах нестоило меньше десяти тысяч франков; привозилось все то, что Франция и заграницамогли предложить наиболее редкого и экзотического. Вина и ликеры были визобилии и большом разнообразии. Фрукты всех сезонов подавались даже зимой.Можно предположить, что стол первого монарха земли не обслуживался с такойроскошью и великолепием. Теперь вернемся к началу нашего повествования ипостараемся со всей тщательностью нарисовать читателю портрет каждого изчетырех героев, ничего не скрывая и не приукрашивая, с помощью кистей самойприроды, которая несмотря на беспорядок, иногда отличается удивительнойтонкостью, что часто работает против нее самой. Потому что, – осмелимся,между прочим, высказать одну рискованную мысль, – если преступлениеобладает утонченностью, присущей добродетели, то не выглядит ли оно порой дажевысоким и, в какой-то степени, величественным, превосходя в привлекательностиизнеженную и унылую добродетель?
Вы скажете, что в жизни для равновесия необходимо и то, идругое? И нам ли проникать в законы природы, нам ли решать, что более необходимо:порок или добродетель? Чтобы склониться в этом споре в ту или иную сторону,надо обладать особыми, высшими полномочиями, которыми она нас не наделила. Нопродолжим наше повествование.
ГЕРЦОГ БЛАНЖИ уже в возрасте восемнадцати лет сталобладателем огромного состояния, которое он значительно округлил с помощьюмахинаций по незаконному взиманию налогов. Он рано испытал на себе отношениетолпы, взирающей на очень богатого молодого человека, который ни в чем себе неотказывает. Почти всегда в таких случаях мерилом собственной силы становятсяпороки; причем чем меньше себе отказываешь, тем легче привыкаешь желать всего.От природы Герцог получил примитивные качества, которые, быть может, как разуравновешивали опасности его пути. Странная мать-природа иногда как будто быдоговаривается с богатством: кому-то добавить пороков, а у кого-то их отнять –наверное, для равновесия, ей нужны и те, и другие. Итак, природа, повторяю я,сделав Бланжи обладателем огромного состояния, в то же время вложила в него всевлечения и способности к порокам. Наделив его коварным и очень злым умом, онавложила в него душу негодяя, дала вульгарные вкусы и капризы, из чего иродилась свойственная ему склонность к ужасному разврату. Он рано стал лживым ижестоким, грубым эгоистом, жадным до удовольствий, обманщиком, гурманом,пьяницей, трусом, развратником, кровосмесителем, убийцей, вором, словом,средоточием всех пороков. Ни одна добродетель не была ему свойственна. Да что яговорю? Он был убежден и часто повторял, что мужчина, чтобы стать полностьюсчастливым, должен пройти через все возможные пороки и никогда не позволятьсебе никаких добродетелей. То есть вершить только зло и никому никогда неделать добра. «Есть немало людей, которые совершают зло только в порывестрасти, – говорил Герцог. – Справившись с заблуждением, их душавозвращается на путь добродетели. Вот так в ошибках и угрызениях совестипроходит их жизнь, и в конце ее они уже не знают, какова же была их роль наземле.
– Эти люди, – продолжал Герцог, – должны бытьнесчастны: всегда колеблющиеся, всегда нерешительные, они проходят по жизни»ненавидя утром то, что было ими сделано накануне. Познавая удовольствия, онидрожат, позволяя их себе, и таким образом становятся порочными в добродетели идобродетельными в пороке. Мой характер другой. Я не испытываю подобныхколебаний и не балансирую на острие в своем выборе. И так как я всегда уверен,что найду удовольствие в том, что делаю, раскаяние не ослабляет влечения.Твердый в своих принципах, которые сформировались у меня еще в молодые годы, явсегда поступаю в соответствии с ними. Они помогли мне понять пустоту иничтожество добродетели. Я ее ненавижу и никогда к ней не вернусь. Я убедился,что порок – это единственный способ заставить мужчину испытать сладострастие,эту головокружительную вибрацию, моральную и физическую, источник самыхвосхитительных вожделений. С детства я отказался от химер религии, убедившись,что существование Бога – это возмутительный абсурд, в который ныне не верятдаже дети. И я не собираюсь сдерживать свои инстинкты, чтобы ему понравиться.Ими меня наделила природа, и если бы я им воспротивился, это вывело бы ее изсебя. Если она дала мне плохие наклонности, значит, считала таковыенеобходимыми для меня. Я – лишь инструмент в ее руках, и она вертит мною, какхочет, и каждое из совершенных мною преступлений служит ей. Чем больше она мнеих нашептывает, тем, значит, более они ей нужны. Я был бы глупцом, если бысопротивлялся ей! Таким образом, против меня только законы, но их я не боюсь:мое золото в мой кредит ставят меня над этими вульгарными засовами, в которыестучатся плебеи.»
