– Я же твой сын, мамочка, и нет ничего удивительного, что ты считаешь меня лучше всех.
Их уединение нарушила женщина средних лет. Это была уже упоминавшаяся домоправительница Помина.
– Вас просят к телефону, – обратилась она к мужчине. – Это из вашего офиса в Бругерио.
– Скажите, что меня нет, – быстро, не задумываясь, ответил он.
– Кажется, что-то важное, – озабоченно проговорила Помина.
– Для меня сейчас самое важное – наш с мамой завтрак, – с трудом сдерживая раздражение, ответил Франко Вассалли.
Домоправительница наконец вышла, и сын снова остался наедине с матерью.
– Как ты себя сегодня чувствуешь, мамочка? – заботливо спросил он.
Старушка была так занята шоколадом, что, казалось, не расслышала вопроса. Лишь удостоверившись, что в чашке не осталось ни капли, она промокнула салфеткой губы и подняла глаза на сына.
– Можно я встану из-за стола? – спросила она вдруг.
– Почему ты меня спрашиваешь об этом? – удивился Франко. – Делай, что ты считаешь нужным.
– Я задала тебе ясный вопрос и хочу получить на него ясный ответ, – неожиданно строго сказала пожилая синьора. – Ответь, можно или нельзя?
– Конечно, можно, – подавив грустный вздох, ответил Франко. – Иди куда тебе нужно. – Ему больно было видеть, как мать с каждым днем все больше теряет разум.
Старушка встала с плетеного кресла и легким уверенным шагом направилась к двери, ведущей в сад.
– Разве ты не идешь со мной? – требовательно спросила она, обернувшись назад.
Франко Вассалли, едва успевший развернуть утреннюю газету, быстро сложил ее и, встав, покорно двинулся за матерью.
– Я хочу немного пройтись, – капризно сказала старушка и, распахнув застекленную дверь, стала спускаться по каменным ступеням.
Дорожка, обрамленная подстриженными кустами лавровишни, привела их к большой клумбе, на которой цвели розы желто-оранжевых тонов, подобранные с большой тщательностью. Садовник, немолодой, загоревший мужчина, обрезал засохшие цветы.
– Мама, я должен ехать, – тихо напомнил Франко.
– Уже? – повернулась к нему старушка.
– Прости, у меня дела.
– Ты только приехал и уже уезжаешь, как же так? – недовольно спросила она.
– Ты же знаешь, как я занят, у меня ни одной свободной минуты!
– Не знаю и знать не хочу!
Франко Вассалли вздохнул.
– Завтра я опять приеду, – сказал он терпеливо.
– Лжешь, – строго сказала мать, – я тебе не верю. Когда ты был маленьким, ты вечно хитрил, от тебя никогда нельзя было добиться правды.
– Может быть, в детстве я и обманывал тебя, но теперь я изменился, и ты знаешь это. Кстати, ты не забыла, что завтра твой день рождения?
Настроение женщины опять переменилось.
– День рождения, – задумчиво протянула она и, повернувшись к сыну, взяла его под руку. – Сколько? Сколько мне исполнится?
– Какая разница? – улыбнулся Франко.
– Разница есть, потому я и спрашиваю. – В голосе пожилой женщины послышались властные нотки. – Скажи же, сколько мне завтра исполняется? Представь, я совершенно забыла, в каком году родилась! Больше того, я не помню и твоего дня рождения.
Она закрыла лицо руками и тихо заплакала. Потом, как маленькая девочка, вытерла ладонями щеки и, задумавшись на секунду, вдруг просияла:
– Вспомнила! Мне исполнится шестьдесят. Шестьдесят лет – это три раза по двадцать, верно? А тебе, сынок, сколько же сейчас?
– Мне тридцать шесть, мама.
– Значит, завтра мой день рождения, – с удовлетворением произнесла она. – А подарки? Что ты мне подаришь?
– Потерпи до завтра, тебя ждет сюрприз. Я уверен, ты останешься довольна, – ласково ответил Франко Вассалли и погладил мать по щеке.
– Значит, до завтра, – вдруг весело сказала старушка и, ничего не добавив, направилась к вилле.
Франко смотрел вслед маленькой хрупкой женщине, удаляющейся от него мелкими уверенными шажками, и с грустью думал о том, что еще недавно она была любящей матерью, принимавшей близко к сердцу его дела, а теперь ее сознание постепенно погружается в темноту беспамятства, откуда нет возврата. Врачи сумели поставить диагноз, но вылечить мать они, к сожалению, не в силах.
– Доброе утро, синьор Франко, – сказал садовник, подходя к Вассалли с большим кустом вербены в руках.
– Доброе утро, Альдо. Куда это ты несешь куст?
– Синьора распорядилась пересадить его за дом, – охотно начал объяснять садовник. – Сколько я ни втолковывал ей, что там слишком мало солнца, она не слушает. Загубим куст, как пить дать, загубим. А потом все равно с меня спросится, это точно. Трудно стало с вашей мамой, очень трудно.
– Сочувствую тебе от всей души, – сказал Франко, но садовник в ответ лишь безнадежно махнул рукой.
Взглянув на часы, Вассалли заторопился. Было уже полдесятого, он опаздывал на совещание, которое сам же назначил на десять часов в своем офисе на площади Миссори.
Войдя в холл, он увидел Помину, толкавшую перед собой тележку с грязной посудой.
– Передайте Тому, что пора ехать, – распорядился он.
– Шофер ждет вас в машине, – ответила Помина.
Франко хотел спросить, где мать и чем она сейчас занимается, но тут услышал из-за полуоткрытой двери ее высокий голос, напевающий знакомую колыбельную: «Баю-баю, баю-бай, спи, сыночек, засыпай». Сколько раз в детстве он засыпал под эту монотонную незатейливую песню!
В искаженном сознании матери остались обрывки далеких воспоминаний, и она вновь и вновь мысленно возвращалась к собственному детству и детству своего сына, которого она баюкала перед сном, – ведь он так боялся темноты! Взрослый Франко ничем не напоминал ей ее маленького мальчика, и она, случалось, не узнавала его, особенно когда он заставал свою мать среди игрушек в комнате Виолетты.
Виолетта была единственной дочерью состоятельного англичанина Алана Грея, бывшего владельца этой виллы, построенной в конце девятнадцатого века на высоком берегу озера Комо. Влюбленный в Италию, Грей приобрел ее для своей семьи и проводил здесь большую часть года, устраивая приемы и наслаждаясь красотой живописных окрестностей.
В одиннадцать лет его любимая дочь, которую родители холили, как редкий цветок, заболела неизлечимой болезнью и умерла. Супруги Грей вернулись в Англию, так и не справившись со свалившимся на них горем. Вилла сохранилась в том виде, в каком хозяева оставили ее в начале пятидесятых, уезжая на родину с останками дочери.
После кончины супругов Грей наследники пытались сдать или продать виллу, но из-за жестких условий завещания им долго не удавалось этого сделать: по распоряжению Алана Грея вилла должна была остаться точно такой же, какой она была при жизни Виолетты; ни одной вещи не разрешалось тронуть, особенно в детской, не говоря уже о перестройке или перепланировке здания. По этой причине вилла пустовала много лет, пока наконец Франко Вассалли не снял ее для свой матери, согласившейся соблюдать условия завещания.
