Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 29
А кстати, о продуктах... Соня поднялась с кухонного диванчика, на котором сидела, докуривая уже четвертую за утро сигарету, заглянула в холодильник. Ну конечно, именно сейчас в доме и нет ничего, и денег тоже нет. Все имеющиеся у нее деньги она неделю назад потратила на очень дорогую и красивую кожаную куртку, которую хотела купить давно, которая изумительно шла ей. На одежде Соня никогда не экономила. Одежда – это было святое, это было чуть ли не главным условием ее душевного равновесия, таким же, как легкая девичья худоба и идеальное состояние кожи. Соня была уверена, что ни дня не смогла бы прожить, будучи толстой, прыщавой, бедно и неряшливо одетой, раздраженной и злой.
Она снова опустилась на диванчик и, беря из пачки очередную сигарету, почти насильно отогнала готовые вот-вот пролиться слезы. «Нет, тут что-то не так. Не может он все бросить и уйти. Он же знает, что и денег у меня нет совсем. Хотя откуда? Я ж никогда не ставлю его в известность о своих расходах. Надо же, ушел к Эле Бусиной... Да он увидел-то ее только у Мишки на дне рождения! Или нет? Может, я, как всегда, что-то пропустила? Скорее бы Мишка пришла, она ж с этой Элей в одной группе учится. Наверняка что-то знает! Я одна вечно ничего не вижу, не замечаю! Живу, как ребенок, в своем мире, совсем расслабилась. Надо ж хоть иногда вокруг оглядываться, так все на свете проворонить можно. Нет, надо действовать немедленно! Надо вернуть его на свое законное место! Иначе пропаду. Я знаю, что пропаду! Другой жизнью я и жить-то не умею, и он тоже это прекрасно знает. Знает про все мои проблемы, про все мои страхи...»
Соня подтянула к себе худые коленки, обхватила руками, сидела, замерев, уставившись на пустой холодильник, будто гипнотизировала его широко открытыми глазами. Она с таким огромным трудом наладила свою жизнь, и вот на тебе...
Ну да, да, она женщина с проблемами, с «признаками чрезмерно выраженной интроверсии», как в детстве попытался объяснить врач-невропатолог до смерти перепуганной Сониной матери странное поведение ее трехлетней дочери в детском саду. Девочка не плакала, не кричала, не дралась, как все новенькие, а, судорожно сжавшись, сидела в уголке и со страхом наблюдала за орущим и копошащимся детским коллективом, как за неким чуждым и непонятным зверем, который может наброситься и съесть, если подойти к нему слишком близко. Так просидела она месяц, другой, третий... Не плакала, не просилась остаться дома, каждое утро безвольно давала себя раздеть и переступала порог группы, спала и ела по часам, безропотно подчиняясь режиму, как маленький узник, потерявший надежду на свободу. А на исходе четвертого месяца слегла с высокой температурой. Просто лежала, вытянувшись в струнку, и горела как печка. Врачи так и не нашли симптомов ни одного детского заболевания, и только доктор Левин, врач-невропатолог, старый и умный еврей, определил, что девочка «не садиковая», проблемная, и попытался объяснить матери про защитные функции организма, про особое отношение к ребенку... «Она что, ненормальная?» – с ужасом допрашивала врача мать. «Ну почему ненормальная... Просто будут трудности в общении, она будет отличаться от других детей, но к этому можно приспособиться. Она не такая, как все дети, понимаете? Пусть пока побудет дома, отдохнет, не водите ее в детсад. А через полгодика приводите ко мне, подумаем, поможем...»
Ни через полгода, ни через год Соню к доктору Левину больше не повели. И Соня осталась дома. Одна. С трех лет. Это было замечательно! Отец в то время работал лесничим, усадьба была расположена на окраине большого села, в лесу, среди огромных старых берез. Соня помнит, как часами стояла среди деревьев, слушая шум ветра, наблюдая за движениями гибких веток, растворяясь в игре света и тени, счастливо сливаясь в единое целое с небом, с деревьями, с травой, с солнцем. Состояние созерцания успокаивало, наполняло счастьем и музыкой. Она никогда не испытывала скуки безделья, просто впитывала в себя этот мир природы, слушала и слышала, и улетала, и наслаждалась им, как маленькая добровольная отшельница. Потом в ее жизни появились книги. Чтение было для нее даже не развитием, не потоком информации, а продолжением ее мира счастливого одиночества. Соня брала наугад любую книгу из большой отцовской библиотеки, начинала читать. Мало что понимая из прочитанного, больше увлекалась самим процессом, восприятием литературного языка. Постепенно она по-детски научилась делить книги на «вкусные» и «невкусные». «Невкусную» книгу распознавала сразу, как музыкант распознает фальшивую ноту, и откладывала в сторону. Среди «вкусных» оказались произведения Чехова, Толстого, Пушкина, Куприна, Лескова, Пришвина... Она могла читать сутками, засыпала с книгой в обнимку, перечитывала по многу раз уже прочитанное. Так и жила себе тихо, как мышка, не доставляя родителям хлопот. «Вся в отца пошла, тоже неудачницей будешь, – ворчала мама, отбирая у Сони книгу. – Ему позволь, он так же будет читать целыми днями и ничего не делать». Соня жалела отца всем своим маленьким сердцем, забившись в уголок дивана, горячо переживала родительские ссоры, а потом тихонько брала в отцовской библиотеке первый попавшийся под руку том из зачитанного синего чеховского восьмитомника, садилась в тот же уголок и погружалась вся, до макушки, в любимое повествование, ничего больше не видя и не слыша. Привязанность к этому синему восьмитомнику осталась у нее на всю жизнь, как привычка, как средство первой необходимости в обретении так необходимого ей душевного равновесия: нужно только протянуть руку, открыть любую книгу и окунуться в спасительную музыку чеховского языка, в его неповторимую спокойную иронию, и душа благодарно возвращается на свое законное место, вытесняя смутную тревогу и страх.
А потом началась пытка школой. «Доченька, это ж не детский сад, куда можно вообще не ходить! – уговаривала рыдающую Соню мать. – Ты не бойся, ты ж у нас умненькая. Помнишь, как доктор говорил? Не такая, как все... Пусть они бегают и кричат на переменках, а ты сиди себе спокойно, не обращай внимания!»
Постепенно день за днем Соня смирилась с каждодневной необходимостью отрываться от дома, от любимых книг и ходить в ненавистную школу. Училась легко, была эдакой тихушницей-отличницей, в общественной жизни не участвовала, металлолом и макулатуру не собирала, после школы бегом неслась домой, в свои спасительные стены, к своим книгам, к большим березам, к тихому уютному одиночеству. Да все можно пережить и отсидеться на этих дурацких пионерских сборах и на занудных комсомольских собраниях – все, только не уроки литературы! Ну зачем Кольку Семенова и Пашку Рогова заставлять тупо пересказывать текст из учебника про лишнего человека Печорина или учить наизусть «Памятник» Пушкина? Они с таким удовольствием обсуждают вчерашнюю дискотеку, кто как оторвался и сколько выпил дешевого портвейна, и пусть обсуждают на здоровье, если им это интересно! Классики-то тут при чем?
Разве Колька и Пашка вдумаются когда-нибудь в смысл просто зазубренных, как таблица умножения, на одном дыхании проговоренных куда-то в пустоту строк: «...Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца...»? Да никогда! Никогда им не нужен будет ни Пушкин, ни Толстой, ни Чехов! Они прекрасно проживут и без них, так и не надо заставлять их рассуждать про Илюшу Обломова, про Наташу Ростову, про Петра Гринева... Это же слушать просто невозможно, китайская пытка какая-то! Зато они нормальные дети, а она, получается, ненормальная, с признаками чрезмерно выраженной интроверсии, с проблемами общения... Не нужно ей такого общения! И пусть обзывают, как хотят! Соня злилась и возмущалась, и держала свой протест внутри, и писала, как все, правильные сочинения, где клеймила за леность любимого Илюшу Обломова и восхищалась подвигом Павки Корчагина, которого терпеть не могла. А что было делать? Нельзя же обнаружить, что ты другая, не такая, как все, иначе опять какое-нибудь клеймо поставят, мама расстроится...
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 29
