У Александра I идея реставрации Бурбонов не вызывала энтузиазма. Отчасти это являлось простым отражением его невысокого мнения о Людовике XVIII, который провел несколько лет своего изгнания в России и не произвел должного впечатления на российского императора. Александр I не был легитимистом, пожалуй, ему был свойственен некоторый изящный радикализм. Его бабка Екатерина II в свое время стремилась произвести впечатление на Вольтера и Дидро. Александру I нравились рукоплескания Жермен де Сталь, в глазах которой лучшим кандидатом в правители Франции был маршал Бернадот. Александр I сам какое-то время забавлялся тем, что примерял Бернадота на эту роль. Это вызывало раздражение у его союзников и даже породило толки о том, что Александр пытается возвести российского ставленника на французский престол[829].
На самом деле это было не так, Александр I раздумывал о нескольких возможных кандидатурах, в числе которых был и шведский крон-принц. Главным было убеждение Александра I в том, что столь сложное и современное общество как французское могло управляться только таким режимом, который проявляет уважение к гражданским правам и допускает существование представительных институтов. Для своего выживания этот режим также был обязан принять часть революционного наследия. Российский император сомневался насчет того, что Бурбоны, вернувшись к власти, могут выполнить хотя бы одно из этих условий. Как это всегда случалось с Александром I, он был наиболее искренен тогда, когда говорил людям то, чего они не желали слышать. Даже 17 марта он говорил эмиссару роялистов барону Витролю, что рассматривал не только Бернадота, но и Евгения де Богарне и герцога Орлеанского в качестве возможных правителей Франции, которые, в отличие от Людовика XVIII, не были заложниками собственных воспоминаний и не стали бы искать возможности поквитаться за свое прошлое. Российский император поразил Витроля фразой о том, что даже мудро устроенная республика могла бы прийтись Франции ко двору[830].
Больше всего Александр I желал видеть стабильную Францию, живущую в мире с самой собой и со своими соседями. Лучше чем кто-либо другой он сознавал, сколь невероятно трудно было провести российскую армию через всю Европу, и отдавал себе отчет в том, сколь уникальны были обстоятельства, которые делали это возможным. Другой такой возможности могло никогда не представиться. Как Александр сказал лорду Р.С. Каслри в пылу споров, разгоревшихся между союзниками в начале февраля, именно по этой причине Россия требовала не простого перемирия, а мирного урегулирования, устанавливаемого на длительный срок. Именно на этих основаниях Александр выступал противником идеи заключения мира с Наполеоном на любых условиях. Однако та же самая обеспокоенность заставляла российского императора искать альтернативу Бурбонам. В действительности Александр I недооценил Людовика XVIII и подоспел как раз вовремя, чтобы благосклонно принять реставрацию Бурбонов. Но его опасения были небеспочвенны, что впоследствии и показало свержение Карла X, который не годился для уготованной ему роли[831].
Однако после ожесточенных споров с союзниками в течение второй недели февраля 1814 г. Александр I был вынужден сдаться. Начавшие поступать к концу недели известия о том, что Г.Л. Блюхер разбит Наполеоном, только подтвердили тот факт, что России опасно оставаться в изоляции. Российскому императору пришлось согласиться с тем, что в случае реставрации выбор мог пасть только на главу королевского дома Людовика XVIII. Большее значение для Александра I имело то, что ему пришлось смириться с продолжением переговоров в Шатийоне, а также с намерением союзников ратифицировать мир с Наполеоном в том случае, если бы он принял условия возвращения Франции к границам 1792 г. и передачи ряда крепостей союзникам. С другой стороны, и участники коалиции были согласны в том, что если бы Наполеон отказался от предлагаемых условий, тогда война продолжилась бы вплоть до окончательной победы над французским императором. Фридрих-Вильгельм III несколько успокоил уязвленные чувства Александра I, отказавшись примкнуть к Меттерниху, грозившему вывести Австрию из войны в случае отказа российского императора пойти на уступки. Король настаивал на том, что, пока русские участвуют в боевых действиях, королевская армия будет сражаться вместе с ними[832].
Тем временем на Г.Л. Блюхера чуть было не обрушилась катастрофа. После совещания в Бриенне 2 февраля он отправился на север вместе с 18 тыс. русскими под командованием Ф.В. Остен-Сакена и 3. Д. Олсуфьева. Блюхер намеревался соединиться с 16,5-тысячным армейским корпусом Г. Йорка, который вел наступление севернее Марны в направлении Шато-Тьерри, и почти 15 тыс. прусских и русских солдат под командованием генералов Ф. Клейста и П.М. Капцевича, которые приближались к Шалону с востока. Французский корпус маршала Ж.Э. Макдональда отступал перед Йорком, и Блюхер приказал Остен-Сакену устремиться вперед и попытаться его отрезать. Тем временем сам он остановился вместе с отрядом Олсуфьева у Вертю, ожидая прибытия Клейста и Капцевича. На самом деле Макдональд вырвался из тисков Остен-Сакена, но попытка настичь неприятеля заставила войска Остен-Сакена дойти вплоть до Ла-Ферте-су-Жуар, располагавшегося на значительном удалении к западу от Шато-Тьерри на южном берегу Марны. Армия Блюхера теперь была растянута более чем на 70 км, что затрудняло коммуникации и часто делало невозможным совместный отпор неприятелю.
Детали последующих военных операций трудны для понимания, но суть их проста. Наполеон нанес удар в северном направлении, пройдя через Сезанн в центр армии Блюхера и поочередно разбил стоявшие отдельно друг от друга отряды. Поскольку Блюхер был величайшим прусским героем эпохи наполеоновских войн, некоторые прусские мемуаристы и историки в своих работах обнаруживали понятную склонность защитить его репутацию. Они обращали внимание на несколько обстоятельств, частично объяснявших его поражение. Так, справедливо утверждалось, что, если бы Шварценберг усилил натиск на тыл Наполеона, Силезская армия была бы вне опасности. Вместо этого основные силы Богемской армии не только шли вперед почти крадучись, но и их главнокомандующий отвел армейский корпус Витгенштейна на запад вместо того, чтобы оставить его в качестве связующего звена для войск Блюхера. Защитники фельдмаршала также утверждают, что, если бы генерал-лейтенант Олсуфьев уничтожил ключевой мост через р. Пти-Морэн в тот момент, когда угроза исходила с юга, Наполеон никогда не смог бы совершить марш-бросок к центру армии Блюхера. Несомненно и то, что у союзников были плохие карты, и они не располагали точными сведениями о местных дорогах, что естественно в условиях боевых действий на территории противника. Как Блюхер, так и Остен-Сакен, например, полагали, что дорога, по которой Наполеон проследовал на север от Сезанна, не могла быть использована для прохода армии. Тем не менее ключевым моментом было то, что, находясь в непосредственной близости от противника, Блюхер растянул свою армию таким образом, что ее нельзя было сконцентрировать для сражения, и он не смог эффективно ею командовать. Он допустил эту ошибку, отчасти полагая, что Наполеон находится на грани окончательного поражения, а Париж отдан на откуп коалиции[833].
