class="p1">Неровной походкой он пошёл дальше. Невольно ему в голову пришла мысль о самоубийстве. «Но нет, — сейчас же с бешенством подумал он. — Я прежде убью его как подлеца!»
Эта мысль придала силы Шастунову. Он решил сейчас же послать за Алёшей и Фёдором Никитичем и просить их съездить к Рейнгольду и передать ему вызов на поединок.
Дело не могло кончиться иначе. Слова Шастунова, что он не может драться с лакеем, были только одним оскорблением. Конечно, он не мог отказать в удовлетворении графу Рейнгольду, обер-гофмаршалу двора императрицы.
— Князь, вы больны? — воскликнула Берта, увидев Шастунова.
Действительно, князя можно было принять или за больного, или за пьяного. Расширенные глаза его горели неестественным блеском. Воспалённые губы что‑то шептали. Казалось, что он даже был нетвёрд на ногах.
Он взглянул на хорошенькое, встревоженное личико Берты и, казалось, не сразу понял её. Потом словно опомнился и с усилием ответил:
— Благодарю, маленькая Берта, я здоров. Только устал… Да, я очень, очень устал…
Но Берта поняла, что её князь не устал, а страдает.
— Пришли мне вина наверх, — закончил князь. Придя к себе, Шастунов тотчас велел Ваське отправиться за Дивинским и Макшеевым.
— Найми лошадей и не жалей денег, — добавил он, кидая ему несколько золотых. — Скажи, чтобы не медлили ни минуты. Дивинский, наверное, сидит теперь у Юсуповых. А поручика Макшеева ищи где хочешь, но только чтобы был он.
— Будет, — решительно ответил Васька и исчез. Берта принесла вино и поставила на стол.
Она взглянула на князя. Князь, бледный, странно сразу осунувшийся, сидел, опершись головой на руку, неподвижным взглядом глядя перед собой.
— Князь, — сказала она. — Вот вино.
— Вино? — с недоумением переспросил он. — Ах, да, я забыл. Спасибо, маленькая Берта. Скажи, Берта, — неожиданно спросил он, — у тебя есть жених? Ты влюблена?
Берта покраснела до слёз.
— Князь, князь, — стыдливо произнесла она, закрывая передником лицо.
— Не люби, Берта! Никогда не люби, — странным голосом говорил князь, и хотя обращался к Берте, но не глядел на неё и, казалось, будто говорил самому себе: — Не Люби! Если ты хочешь, чтобы твоё сердце было захватано грязными руками, чтобы его рвали на части, чтобы твоя жизнь обратилась в ад, с проклятьем в прошлом, с отчаяньем в настоящем, с безнадёжностью в будущем, — тогда люби и верь! Тогда верь ясным глазам, верь поцелуям и словам любви. Верь! — и за каждый поцелуй ты заплатишь ценой муки и унижения, и твоё сердце истечёт кровью… — Шастунов схватился за голову. — Да будет проклята она! — воскликнул он.
Со слезами на глазах, смущённая и взволнованная, слушала его Берта, боясь остаться, не смея уйти, полная нежного сострадания к прекрасному князю.
— Князь, выпейте вина, — наконец проговорила она и сама, расплёскивая вино, налила князю.
Князь взял стакан и выпил его. Он глубоко вздохнул. Лицо его несколько прояснилось.
— Ты добрая девушка, Берта, — ласково сказал он. — Не пугайся моих слов. Ты будешь счастлива. За твоё здоровье!
Арсений Кириллович налил себе вина и снова выпил. Берта сделала ему низкий реверанс.
— Пришли ещё вина, да побольше, — сказал Шастунов. — Ко мне сейчас придут друзья.
Он вспомнил о Макшееве, который словно старался залить вином какой‑то неугасаемый огонь, пылающий в нём.
Берта вышла, сошла вниз, распорядилась отправить князю всяких вин, а сама пошла к себе, в маленькую спаленку, легла лицом вниз на свою узенькую, девичью постель и горько, безутешно расплакалась…
Васька бросился сперва за Макшеевым. К его счастью, Фома неверный, хотя и полупьяный, был дома. Он только свистнул, когда Васька спросил его, где Макшеев.
— Ищи ветра в поле, — сказал он.
Однако, выпив ещё стаканчик водки и угостив Ваську, тоже малого не промах по этой части, он подумал и торжественно начал:
— Алексей Иванович может быть у себя в полку, скажем, раз. — Фома загнул палец. — У просвирни, что у Николы, направо за углом второй домишко. Зелёный такой. Там всегда хорошие господа бывают, потому у просвирни того… — И Фома лукаво подмигнул, загнул второй палец. — Во-третях, повадились они теперь к графу Фёдор Андреичу Матвееву — тот самый что ни есть крутель, как есть под стать моему. Может ещё быть у кавалергардов — там народ богатый, до карт и вина охочий. Бывает и в остерии. А более, ей-ей, не знаю. Должно, надо все кабаки в Москве объездить.
По просьбе Васьки Фома согласился пойти к просвирне, куда не всякого пускали, но где Фома, как человек Макшеева, был известен. Фома обещал исполнить поручение, если найдёт там своего барина, за что Васька отвалил ему целую полтину, а сам помчался сперва в лейб-регимент, потом к кавалергардам и в конце концов нашёл Алёшу у графа Матвеева.
Васька через лакея, которому тоже дал три алтына, вызвал Макшеева и передал поручение князя.
— Еду, — коротко ответил Макшеев и тут же велел подать себе плащ.
Фёдора Никитича Васька сразу же нашёл у Юсуповых.
Алёша и Дивинский приехали почти одновременно, Алёша ещё не успел выпить стакан вина. Видя расстроенное лицо князя, Макшеев молча поздоровался с ним, налил себе вина и стал поджидать Дивинского. Когда приехал Дивинский, князь плотно затворил дверь и сказал:
— Я хочу просить у вас дружеской услуги. Только, если вы истинные друзья мои, не спрашивайте меня ни о чём.
Макшеев и Дивинский, чувствуя что‑то важное и значительное в тоне князя, молча наклонили головы.
— Так вот что, — продолжал Шастунов. — Я прошу вас, не теряя времени, поехать сейчас к обер-гофмаршалу графу Рейнгольду Левенвольде и предложить ему от моего имени поединок.
Друзья с изумлением взглянули на Шастунова, но не сказали ни слова.
— Поединок, — с какой‑то злобой продолжал Шастунов. — Поединок на смерть! Драться до тех пор, пока правая или левая рука может держать оружие… Скажите графу, что я согласен на любое оружие: кинжалы, шпаги или палаши. Пусть выбирает любое. Но только скорее, скорее! — почти задыхаясь от бешенства, закончил князь.
— Сделано, — произнёс, вставая, Макшеев.
— Арсений Кириллович, — проговорил Дивинский. — Мы всегда друзья твои. Мы верим тебе. Если ты хочешь поединка, — значит, так надо. — Он крепко пожал руку князю.
В эту минуту раздался стук в двери:
— Можно! —
