время от времени прихватывает то одну, то другую мою губу, словно боится не получить от меня необходимой ей ласки. Решаюсь слегка усилить нажим, обвожу языком внутреннюю сторону ее рта, а она пьет мою нежность уже не таясь. Кажется, мы целуемся так целую вечность, как пара подростков на заднем дворе церковной школы, но мне все еще мало. Обхватываю бледное лицо ладонями и целую каждый дюйм ее кожи: чистый, словно фарфоровый, лоб, шелк светлых бровей, тонкие синеватые веки с трепещущими ресницами, выступающие скулы и мягкость щек. Легким движением побуждаю ее запрокинуть голову и с наслаждением покрываю поцелуями нежную шею от подбородка до ямки у основания ключиц, ниже которой лишь край раздражающего платья. С наслаждением вдыхаю аромат — такой родной, такой волнующий, чистый и как-то неуловимо изменившийся, словно вместо душистых масел в ее ванну добавили топленое молоко.
Запах матери.
Спрятав лицо у нее на груди, шумно выдыхаю. Рука сама ложится ей на поясницу, а пальцы другой руки осторожно прикасаются к выпуклому животу, несмело скользят то выше, то ниже. Ее ладони обхватывают мою шею, локти ложатся на плечи, и мы замираем на миг в тесном, но бережном объятии.
В голове так много вопросов, но я не знаю, какой задать первым. С губ внезапно срывается жалобное:
— Как долго я тебя не видел.
— Я не могла прийти, — оправдывается Вель, щекоча дыханием волоски у меня за ухом. — Я столько месяцев провела в кровати… Доктор запрещал мне даже гулять по комнате!
— Знаю, все знаю. Лей говорила мне. Но сейчас ты пришла… Доктор разрешил?
Дышу ею — ровно, размеренно, хотя напряжение в бедрах никуда не ушло. Пальцы сами собой ощупывают ее поясницу сквозь плотную ткань платья.
— Дон Сальвадоре сказал, что теперь угроза миновала. А Лей сердилась, что я так много времени провела без движения. Теперь велит гулять как можно больше.
Не хочу думать ни о лекарях, ни о Лей, ни о ком-то другом, когда Вель так близко, что я могу ощущать ее запах, тепло ее тела, учащенное биение сердца, легкое дыхание на своей макушке.
— Джай, — невесомое объятие будто бы становится сильнее.
— М-м-м?
Не хочется поднимать голову — так бы и умер здесь, у нее на груди, слушая, как зарождается где-то в ее глубинах тихий голос.
— Ты скучал по мне?
— М-м-м? — мычу удивленно, не понимая смысла ее вопроса и не зная, что ответить.
Все эти мучительно долгие месяцы без нее меня словно что-то грызло внутри, не давало вздохнуть полной грудью, давило на плечи. Появилась она — и все встало на свои места, мне хорошо и спокойно, только не хочется, чтобы уходила. Да, пожалуй, это так и называется.
— Да. Конечно. Скучал.
Она приподнимает голову и медленно проводит пальцами по затянувшемуся шраму на моей шее.
— Я так боялась тебя потерять.
— Тебе нельзя бояться. Поверь, я способен о себе позаботиться…
Перехватываю ее руку и целую подушечки пальцев — одну за другой. Вель, в свою очередь, ловит мою руку, раскрывает ее и, нахмурившись, разглядывает побелевшие рубцы на ладони. Приникает к ним губами и закрывает глаза.
Громкий крик чайки за окном заставляет нас обоих вздрогнуть. Вель высвобождается из моих объятий, и я с неохотой отпускаю ее. Насупившись — откуда ж ты взялась, наглая крикливая тварь? — наблюдаю, как Вель подходит к окну, опирается ладонями на подоконник и выглядывает наружу. Я сейчас не способен находиться вдали от нее, иду следом, словно привязанный невидимой цепью, и обнимаю ее со спины. Ладони ложатся на огромный живот, и в этот миг ощущаю слабый толчок изнутри. Замираю в потрясении.
— Дитя проснулось, — в ее голосе слышится улыбка.
Чувствую себя странно: будто между нами двоими в комнате появился кто-то третий. Убираю руку с ее живота, но она поспешно накрывает ее своей, направляет чуть ниже. О да, здесь толчки заметно сильнее.
— Тебе не больно? — растерянно спрашиваю.
— Нет. Только поясницу все время ломит, — тихо, бесхитростно, по-детски искренне жалуется она.
Я перемещаю руки ей на спину и осторожно надавливаю пальцами вдоль позвоночника. И еще. И еще. Она едва слышно постанывает, и мне очень хочется снять с нее платье, ощутить под пальцами гладкость упругой кожи. Но нельзя: дверь не заперта… хотя кто бы осмелился войти сюда без стука?
Чувствую усилившееся напряжение в паху. Еще немного — и там зазвенит от неутоленного желания, но мне стыдно за собственные непотребные мысли. Позволяю себе лишь расстегнуть верхние пуговицы ее платья, оголить слегка округлившееся плечо и прижаться к нему губами. Все, что я могу для нее сделать, — это старательно размять поясницу сквозь мешающую ткань одежды. Там, где женское бремя наверняка причиняет ей боль. Заботиться о том, чтобы хорошо было ей, а не о том, как удовлетворить собственную похоть.
Но кожа ее плеча так нежна, что я не могу оторваться, покрывая ее поцелуями. Вначале несмелыми и отрывистыми, затем жадными и влажными. Ее тихие стоны затмевают разум. Она слегка наклоняется, и мне теперь стоит больших усилий сосредотачиваться на движениях рук, а не на своем буйном воображении.
Сам не замечаю, как прижимаюсь бедрами к ее бедру, как руки сползают ниже, и…
— Ты правда скучал по мне? — внезапно спрашивает она, и я вновь сбит с толку. — Или просто… по этому всему…
— Что? — выдыхаю ей в шею, целую каждый выступающий позвонок. — Что ты имеешь в виду?
— Чего ты хочешь сейчас? — задает она новый вопрос.
Не уверен, что понимаю ее правильно. Отвечаю осторожно, но правдиво:
— Тебя.
Она отстраняется, и я внутренним чутьем ощущаю ее обиду. Да что, гори оно все огнем, опять я сделал не так?
Не даю ей отойти, разворачиваю лицом к себе и придерживаю за плечи. Вглядываюсь в погрустневшее лицо, пока она пытается отвести глаза. Осторожно беру пальцами за подбородок и заставляю смотреть на себя. Затем вновь обнимаю ладонями ее лицо и шепчу умоляюще:
— Вель, прошу тебя, не вздумай расстраиваться. Я сказал это не для того, чтобы… ну, не для того, о чем ты подумала. Я не такой уж недоумок, я знаю, что тебе сейчас не хочется и нельзя. Но я…
— Ты ни разу не сказал, что любишь меня, — она обиженно выпячивает губы, и меня так и подмывает их поцеловать.
Ее слова проникают в сознание не сразу. Но когда проникают, я радуюсь: теперь мне есть что ответить.
— Я люблю. Люблю. Ты ведь всегда это знала.
— Но ты не говорил, пока я сама не сказала…
— Всемилостивый боже, Вель! — слышу собственный стон и подхватываю
