Пройдя около 220 морских миль во льдах, мы вышли на чистую воду, в вершине бухты, вдававшейся в лед далеко на север, и попали в надлежащую точку; если бы мы пошли немного восточнее или западнее, то могли бы кружить во льдах столько же недель, сколько теперь потребовалось дней, чтобы пройти весь этот путь. Наконец-то, наконец мы снова увидели перед собой синее море! Взяли курс прямо на Вардё. Чувство легкости и покоя охватывало нас, когда взор скользил по расстилавшейся перед нами синеве. С каждым днем мы приближались к родине.
Однажды утром, любуясь морем, мы вдруг заметили на горизонте какой-то предмет. Что бы это такое могло быть? Я взбежал на капитанский мостик и поднес к глазам бинокль. Первый парусник! Подумать только: мы снова в водах, по которым плавают и другие люди!.. Вскоре увидели еще несколько парусников, а несколько позже в тот же день – четыре настоящих колосса.
Вечером 12 августа я заметил впереди низко на горизонте что-то темное. Что это такое? По правому борту тянулась к югу низкая и ровная полоса. Я все больше и больше всматривался… Это была земля!.. Это была Норвегия! Я словно окаменел, вглядываясь сквозь мрак ночи в эту темную полосу, и страх закрадывался в душу: какие вести ждут нас там?..
Когда на следующее утро я вышел на палубу, мы находились уже под самым берегом: голая и пустынная страна вряд ли была более привлекательной, чем земля, покинутая нами недавно среди туманов ледовитого моря. Но все же это была Норвегия. Ночью капитан ошибся и пошел несколько севернее, чем следовало; пришлось идти против ветра и волны, прежде чем мы достигли Вардё. Миновали несколько судов и приветствовали их поднятием флага. Встретили таможенное судно; оно подошло бок о бок на парусах, но у нас ему нечего было делать, и никто с него не поднялся к нам на палубу для осмотра.
Потом прибыли лоцманы – отец с сыном. Они приветствовали Брауна, но никак не ожидали встретить на борту английского судна соотечественников. Когда я заговорил по-норвежски, они слегка удивились, но особого внимания на это не обратили. Браун спросил их: знают ли они меня. Старик поглядел долгим взглядом, и по лицу его промелькнуло что-то вроде сомнения. Но едва имя Нансен сорвалось с уст добросердечного капитана и он схватил старого лоцмана за плечи и встряхнул, радуясь, что может сообщить ему такую новость, как огрубевшее от непогоды лицо рыбака озарилось радостью, смешанной с изумлением. Схватив мою руку, он поздравил меня с возвращением к жизни. На родине люди давно уже похоронили меня. И посыпались расспросы об экспедиции, о Норвегии.
О «Фраме» до сих пор ничего еще не было слышно. Значит, наши близкие избавлены от волнения.
Тихо и никем не замеченный, подняв все флаги, вошел «Виндворд» в гавань Вардё. Еще раньше, чем был отдан якорь, мы с Иохансеном уже плыли в лодке к телеграфной станции.
На пристани никто не узнал нас; единственным существом, обратившим внимание на возвращающихся путешественников, была умная корова, которая остановилась посреди узкой улицы и с удивлением поглядела нам вслед. Вид этой коровы так живо свидетельствовал о наступившем здесь лете, что я готов был подойти и от всего сердца обнять ее. Теперь я почувствовал, что я действительно в Норвегии.
Затем мы пришли на телеграф. Я положил на конторку солидную пачку телеграмм и сказал, что несколько телеграмм мне бы хотелось отправить как можно скорее. Телеграмм было несколько десятков, и некоторые из них были очень длинные, по две-три тысячи слов каждая. Начальник телеграфной конторы пытливо поглядел сначала на меня, потом на пачку, спокойно взял ее, но лишь только взгляд его упал на подпись под верхней телеграммой, как выражение его лица сразу изменилось; он быстро повернулся и отошел к сидевшей за столом телеграфистке.
Когда он вернулся к нам, лицо его сияло; он сердечно приветствовал меня и поздравил со счастливым возвращением домой.
Он сказал, что телеграммы будут отосланы как можно скорее; но придется потратить несколько дней и ночей, чтобы справиться с ними, добавил он.
А потом застучали аппараты, оповещая родину и весь мир о том, что два человека из Норвежской полярной экспедиции вернулись благополучно на родину, целые и невредимые, и что я ожидаю прибытия «Фрама» той же осенью. Жаль было четырех бедняжек – телеграфисток в Вардё, тяжелая работа досталась им в эти дни: им не только пришлось отправить телеграммы от меня и моих товарищей, но и принять сотни телеграмм на наше имя и к разным жителям Вардё, от которых любопытные обитатели более южных областей требовали подробностей.
Первые наши телеграммы были адресованы моей жене, матери Иохансена, родным остальных товарищей, королю и норвежскому правительству. В последней я писал:
«Его превосходительству
Премьер-министру Хагерупу.
Имею удовольствие сообщить вам и норвежскому правительству, что экспедиция выполнила свой план, проникла в неисследованное Полярное море к северу от Новосибирских островов и исследовала область, лежащую к северу от Земли Франца-Иосифа до 86°14' северной широты. Севернее 82° земли не обнаружено.
Лейтенант Иохансен и я покинули «Фрам» и остальных членов экспедиции 14 марта 1895 года под 84° северной широты и 102°27' восточной долготы. Мы вышли на север, чтобы исследовать море, лежащее к северу от пути «Фрама», а затем направились к Земле Франца-Иосифа, откуда прибыли на «Виндворде».
Возвращения «Фрама» ожидаю в этом году.
Фритьоф Нансен».Когда я собрался уходить, начальник телеграфной конторы сказал мне, что в Вардё находится профессор Мон и живет в гостинице. Вот как! Мон, человек, так близко связанный с экспедицией, будет первым другом, которого я встречу здесь. Еще когда мы отправляли телеграммы, по городу стала распространяться весть о нашем прибытии и народ начал мало-помалу сбегаться посмотреть на двух скитальцев, шагавших по улицам к гостинице.
Влетев в гостиницу, я спросил Мона. Мне сказали, что он в своей комнате, номер такой-то, но, вероятно, отдыхает после обеда. Что мне за дело было в эту минуту до послеобеденного отдыха. Я забарабанил в дверь и не дожидаясь ответа, распахнул ее. Мон лежал на диване, покуривая трубку с длинным чубуком, и читал. Он вскочил и дико уставился на длинную фигуру, остановившуюся на пороге. Трубка упала на пол, лицо профессора исказилось, и он вскрикнул: «Возможно ли? Фритьоф Нансен?» По-видимому, он испугался за себя и вообразил, что галлюцинирует. Но когда он услышал мой хорошо знакомый ему голос, из глаз у него брызнули слезы: «Слава богу, вы, значит, живы!».
И он бросился в мои объятия. Затем наступила очередь Иохансена.
Безудержная радость обуяла нас и бесчисленные вопросы градом сыпались с обеих сторон. Мысли обгоняли друг друга без связи и почти без смысла. Все в целом до того казалось невероятным, что немало потребовалось времени, пока наконец мы уселись и я смог приступить к связному рассказу о пережитом за эти три года. «Но где же «Фрам»? Разве вы покинули его? Где остальные? Не случилось ли какого несчастья во время плавания?» Эти вопросы задавались с тревогой. Мон никак не мог понять, что никакого несчастья не случилось, и тем не менее мы покинули наш прекрасный корабль.
